Цвет судьбы - Джулианна Маклин

– Ну ты крута! – проговорил Джон и, обхватив ее, чмокнул в шею.

Лиза повернулась к нему и поцеловала в ответ. Затем снова посмотрела на дорогу… и резко вывернула руль, заметив, что нас несет к обочине.

К счастью, на глухой проселочной дороге не было ни попутных, ни встречных машин. Вокруг по обе стороны дороги простирались кукурузные поля, едва заметные в кромешной тьме. Мы мчались по бескрайним просторам, одни в целом мире, ничего вокруг не замечая и не боясь.

От выпитого у меня шумело в голове, и желтые лучи фар расплывались перед глазами. Я прислонился лбом к оконному стеклу и смежил веки.

Прежде всего надо признать, что в семнадцать лет я был круглым идиотом. Такой классический подросток-бунтарь.

Связано это было с обстановкой, в которой я рос. Отец работал юристом в крупной корпорации, мать трудилась в риелторском агентстве, причем весьма успешно. Они долго не решались заводить детей – тщательно к этому готовились, выбирали идеальный дом в идеальном районе. К тому же оба хотели сначала сделать карьеру. Бо€льшим пожертвовать предстояло матери, так что она откладывала мое рождение, сколько могла. Когда я появился на свет, ей исполнилось тридцать семь и она была директором риелторской фирмы с многомиллионным оборотом.

На три месяца она взяла отпуск по беременности и родам, однако продолжала работать из дома; затем наняла няню, чтобы та следила за мной, готовила еду и прибиралась. В сущности, матери требовалось то же, что и всем работающим женщинам, – «жена», чтобы поддерживать огонь в очаге.

К несчастью, когда мне было два года, этот огонь разгорелся чересчур ярко. Отец начал изменять матери с молоденькой няней. Последовал тяжелый развод, суд – и отец потерял все. Мать отобрала у него не только пентхаус в центре города и летний дом на озере Мускокас, но и «Мерседес», и полную опеку надо мной.

Отец получил право меня навещать – не думаю, впрочем, что сам он хотел чего-то большего; а год спустя юная няня сбежала от него с каким-то студентом. Полгода отец прожил в одиночестве в квартире на Квин-стрит. И однажды ночью, поужинав замороженной пиццей, сунул себе в рот револьвер и спустил курок. Когда я стал постарше, мать рассказала мне, что в этот день его обвинили в растрате.

А в моей жизни одна няня сменялась другой. Мать целыми днями пропадала на работе, видя во мне, пожалуй, еще один свой актив, требующий инвестиций. Так что, как вы, наверное, поняли, счастливым мое детство назвать нельзя.

Когда мне исполнилось двенадцать, мать решила, что постоянно приглядывать за мной больше не нужно.

– Райан, – сказала она, – ты уже вполне можешь сам себе приготовить завтрак и обед и вовремя собраться в школу.

Она добавила, что хочет вырастить из меня независимого, самостоятельного человека, который способен сам о себе позаботиться. Так что няню сменила миссис Палисси, кухарка и домработница, получившая распоряжение заодно приглядывать за мной, когда я дома. Она не готовила бутерброды в школу, не стирала мою одежду и уж точно надо мной не «хлопотала». Теперь мне приходилось все делать самому.

От меня больше не требовали сразу после школы идти домой, желания поскорее оказаться дома тоже не возникало; вечера я стал проводить у друзей. Их матери тоже работали допоздна, но за ними хотя бы не шпионили ворчливые домработницы.

Первую банку пива я выпил у Джона в тринадцать лет. По вечерам мать показывала покупателям дома, возвращалась поздно, и свободы у меня было куда больше, чем обычно бывает у подростков. До сих пор не знаю, в самом деле она верила, что я буду вести себя как ответственный взрослый человек, или просто прятала голову в песок.

В четырнадцать мы с Джоном познакомились с марихуаной. Джон пошел и дальше: на празднование Валентинова дня принес в школу пирожки с гашишем, угостил одноклассников и за эту проделку вылетел из школы. Мне, по крайней мере, хватило ума ему не помогать.

Теперь мы учились в разных школах, но оставались друзьями. Джон определенно шел по кривой дорожке: не пересказать, сколько раз он втягивал меня в неприятности. Однако именно нашей дружбе я обязан самым важным в жизни уроком.

Когда я проснулся, мы по-прежнему ехали, но теперь с обеих сторон нас окружал густой темный лес.

– Где это мы? – спросил я, протирая глаза и озираясь вокруг.

– Почти на месте, – ответил Джон. Он поднес к губам пинту виски, открыл бутылку и сделал большой глоток.

– Дай-ка и мне! – сказал я, потянувшись к нему.

Джон обернулся и передал мне виски. Он был уже совсем «хорош».

– Йо-хо-хо! Сегодня ужремся в хлам! Ну-ка… – Тут он выкрутил до отказа ручку приемника, и салон заполнили пронзительные вопли AC/DC. – Так, а как тут открывается крыша? – спросил он, потянувшись к приборной доске.

Лиза протянула руку, нажала какую-то кнопку, и затемненное стекло над нашими головами с тихим шорохом отъехало в сторону. Свежий ветер ударил в лицо; запрокинув голову, я увидел над собой звезды.

Джон влез ногами на сиденье и, привстав, высунул голову наружу.

– Эгеге! – прокричал он. – Вперед, только вперед!

Лиза снова расхохоталась и сделала музыку еще громче. Теперь казалось, что басы и ударные грохочут прямо у меня в голове.

Джон поставил ногу на приборную панель и приподнялся, высунувшись в люк по пояс.

Как бы я ни был пьян, тут мне стало не по себе. Что он вытворяет? Хочет вылезти на крышу?.. Впрочем, соображать было нелегко, а пошевелиться – еще труднее.

– Да ты совсем рехнулся! – со смехом проговорила Лиза… и вдруг вскрикнула совсем другим тоном, громко и отчаянно: – Блин!..

Все случилось очень быстро. Удивительно, что я, пьяный почти до бесчувствия, увидел и понял, что произошло.

На дорогу выскочил енот, и Лиза резко свернула влево, чтобы его объехать. Машину занесло. Я сильно приложился лбом о боковое стекло; Джон вывалился из машины – только ноги мелькнули в воздухе, словно его подхватил и унес ураган.

А в следующий миг мы врезались в дерево.

Не знаю, сколько я пролежал без сознания. Казалось, всего пару секунд. Но, должно быть, дольше: когда я очнулся, играла уже не AC/DC, а какая-то другая, неизвестная мне группа.

Медленно, словно пробуждаясь от сна, я сел, поднес руку ко лбу. Лицо было чем-то измазано: я не сразу понял, что это кровь и идет она из раны возле левого виска. Проморгавшись и протерев глаза от крови, я огляделся.

Лиза лежала, навалившись грудью на руль. Она не шевелилась. Я попытался открыть дверь: руки страшно тряслись, но в конце концов мне удалось повернуть ручку и вывалиться наружу, на мягкую траву. Здесь я упал на четвереньки, и меня вырвало.

Следующее, что помню – как пытаюсь поднять Лизу. Голова ее бессильно падает на спинку сиденья. Она смотрит прямо на меня – широко открытыми, невидящими глазами.