Моё пост-имаго - Владимир Торин

его сторону – патологического приставалы. Навязчивый, жутко болтливый, обладающий прескверным чувством юмора, доктор Горрин восхищался доктором Доу и пытался при любом удобном случае втянуть последнего в общение, невзирая на его холодность и недвусмысленную, подчеркнуто натянутую вежливость. Почему-то Горрин искренне считал себя добрым другом доктора Доу. Что также весьма раздражало Натаниэля Доу – он не хотел, чтобы у него были друзья.

Тем не менее, мальчик был удивлен – дядюшка прежде не поручал ему таких ответственных дел.

– Ты хочешь, чтобы я пошел один?

Доктор кивнул.

– Ты должен очень быстро добраться до морга. Нам нужно их опередить, Джаспер. Думаю, пока что они не знают о предмете, который спрятал профессор. Если мы сейчас разделимся, то успеем больше. Близится туманный шквал, и хотелось бы все выяснить до его начала. Как добудешь эту вещь, сразу же отправляйся домой и жди меня там, ты все понял?

Джаспер взволнованно кивнул и уточнил напоследок:

– А вы с мистером Келпи что в это время будете делать?

Лицо доктора Доу превратилось в лишенную эмоций маску.

– Мы отправимся к черному человеку Вамбе и узнаем у него, что это за история с зубами.

Глава 3. Зубы, туземцы и пирожки с рыбой.

– А ну, открывай! – пророкотал гулкий недовольный голос.

– Да! Мы видели свет! – добавил второй, и его обладатель стукнул кулаком в деревянные ставни, на которых из кривобоких бурых букв было составлено: «Пирожковая Патти Пи».

– Мы закрыты! Туманный шквал близится, – раздался ответ из-за ставен.

– Какой шквал? – рявкнули с улицы. – Не видишь, кто пришел?

Звякнул замок, ставни приоткрылись, и в окошке показалось хмурое лицо лавочника. Раздражительность тут же сменилась испугом, стоило ему увидеть, кто так нагло и бесцеремонно к нему стучится.

– О! Господа констебли!

– А кто же еще?

И верно, кто еще мог ломиться в лавку за пирожками в преддверии шквала. У окошка стояли две громадные, облепленные клочьями тумана фигуры в темно-синей форме. Настроение у представителей закона соответствовало погоде: пока что вроде как все спокойно, но в любой момент может начаться шторм.

– Нам два пирожка с рыбой, – сказал один из них. – Да поживее.

– Слушаюсь. Все будет исполнено наилучшим образом.

– Пошевеливайся! Хватит болтать!

Лавочник поспешно отправился греть пирожки, а констебли остались стоять у окошка, опираясь на свои служебные темно-синие самокаты.

– Знаешь, что я думаю, Хоппер? – спросил напарника толстый констебль с глазами навыкат.

– Что Бэнкс?

– Что этот слизняк нам рассказал не все, что знает. Стоило надавить на него посильнее.

– Да куда уж сильнее? – хмыкнул громила с синим – под цвет формы – квадратным подбородком. – Мы надавили так, что у него глаза едва из головы не вылезли. Я буквально видел, как он седеет от страха.

– Это да. Таких слизняков еще поискать.

– Паровозники, они все такие. Никчемные улитки. Стоит вытащить их из ракушек-вагонов, и слизняки-слизняками.

Констебли расхохотались.

«Процедура» продвигалась довольно медленно, несмотря на то, что и Бэнкс, и Хоппер уже приложили немало усилий для ее продвижения. Только за одно это утро они проявили больше рвения, чем едва ли не за всю свою службу. Еще там, на вокзале, они между собой все обговорили и решили: нужно было хватать подвернувшуюся возможность за хвост и действовать без промедления. Их цель стоила того, чтобы ради нее как следует расстараться, ведь речь шла, само собой, о повышении.

Просьба о повышении – не шутки, и так просто с этим к господину комиссару не сунешься, поэтому Бэнксу с Хоппером требовался весомый козырь в рукаве. Таким козырем могло стать раскрытие утреннего убийства в поезде «Дурбурд».

Несмотря на то, что констебли сказали этому отвратному докторишке и его злобной маленькой собачонке, они решили пойти слегка вразрез с процедурой. И вместо того, чтобы первым делом отправиться к коронеру, Бэнкс и Хоппер выждали, когда проводник из вагона «№ 9, второй класс» сдаст дела, переоденется в городской костюм и отправится домой. Подкараулив его у здания вокзала, они двинулись следом и, когда он свернул в переулок, схватили его. Со всем своим пристрастием, а и Бэнкс, и Хоппер были весьма пристрастными персонами, констебли потребовали ответов.

Проводник пытался увиливать. Строил из себя ужа на сковороде и все твердил: «Я ничего не знаю! Я ничего не видел!»

Что ж, если бы Бэнксу и Хопперу давали пуговичный пенни каждый раз, когда им говорят «Я ничего не знаю, я ничего не видел», сейчас они могли бы купить весь Дом-с-синей-крышей с потрохами. Лучшим лекарством от провалов в памяти в таких случаях, как известно, является боль. Она неизменно возвращает требуемые воспоминания, правда, пальцы у больного при этом оказываются вывихнуты, а ноги отдавлены: у всех лекарств в Габене есть свои побочные эффекты, и это исключением не являлось.

Паровозник вылечился практически сразу же и вспомнил то, о чем раньше не сообщал: незадолго до того, как он обнаружил покойника, по проходу между купе расхаживал какой-то странный тип со здоровенным кофром в руке. Лица типа с кофром проводник не видел, поскольку тот замотал его шарфом. Ни одного из пассажиров своего вагона он в этом человеке не узнал, особых примет не заметил.

Все это очень походило на зацепку, и оба констебля впились в нее как пиявки.

Странный тип с кофром был записан в блокнот Бэнкса в графу «Подозреваемые», и лишь после этого служители закона отпустили больше перепуганного, нежели потерпевшего проводника. Ну а затем парочка вокзальных констеблей с чистой совестью вернулась к устоявшейся, никогда не подводящей процедуре.

Сперва они заехали в Дом-с-синей-крышей, где выклянчили у господина старшего сержанта Гоббина позволение вести дело – у того не было особого желания «суетиться ради какого-то мертвяка перед туманным шквалом», но, проявив все свое лизоблюдство, Бэнкс и Хоппер получили то, что хотели. Правда, для этого им пришлось потратить пару часов на путешествия между этажами и заполнение целого вагона бумаг, а потом еще и раздать пару дюжин обещаний поставить всем заинтересованным по пинте «Синего зайца». В итоге на бланке с «Делом об убийстве в поезде “Дурбурд”» появилась печать господина комиссара, и оба констебля, взмокшие и раскрасневшиеся, вывалились из дверей Дома-с-синей-крышей.

Бэнкс и Хоппер едва-едва начали свое расследование, но оба считали, что уже потрудились на славу. Обычно прозябающие целыми днями у своей тумбы