Ведьмина звезда. Дракон Памяти - Елизавета Дворецкая

– Было дело! – Вебранд хехекал и крутил головой, совершенно не желая рассказывать, каким же образом это дело было. – Встречал! И ты – опять он! Я думал, он помер давным-давно, а тут ты мне попался! Не дело было тебе служить этому крикуну, который сейчас поднимает кубки в Валхалле! – Вебранд кивнул на тело Стормунда. – Ты сам – хороший вожак! Будь ты моим врагом, я гордился бы тобой! С таким врагом веселее жить, и как-то себя уважаешь!

Хагир невольно улыбнулся: ему было приятно, что даже Вебранд увидел в нем сходство с дядей, которым он так гордился.

– Для достойного человека можно сделать многое! – заверил он. – Всю оставшуюся жизнь я с удовольствием буду твоим врагом. Но сейчас это никак не получится, иначе одного из нас убьют фьялли. Уж одного-то наверняка. Не утверждаю, что это будешь ты, но оба мы с тобой уцелеем едва ли. Ты же не захочешь, чтобы Ормкель отнял у тебя мою смерть, как ты у него отнял Стормунда?

Это все прозвучало не слишком умно и складно, но Вебранду понравилось. Все-таки восприятие его было немного «вывихнутым» – сказывалась отцовская кровь, – и то, на что Хагир шел по необходимости, через силу, ему казалось привлекательным само по себе.

– Чтобы я выдавал паршивым козлам моих друзей или врагов? – с каким-то ликованием возмутился он. – Да никогда! Пусть этот Ормкель подавится тухлой селедкой, которую сам зубами поймает в море! Мы ему дадим! Он у нас без штанов к великаншам поплывет![8]Хе-хе!

Вебранд даже потер руки, а потом хлопнул Хагира по плечу. Ему казалось очень забавным помириться с тем, кого судьба предназначила ему во враги, и таким образом посмеяться над норнами. А Хагир смотрел в его повеселевшее лицо и не знал, верить ему или нет. Сын оборотня слишком часто менял облик.

– Ты здорово придумал! – одобрил Вебранд наконец. – Так мы и сделаем!

– Мы поклянемся быть верными помощниками друг другу, пока судьба не позволит нам самим распоряжаться собой! – серьезно добавил Хагир, держа в уме, что клятва должна быть составлена строго и не оставлять никаких лазеек для коварства. – Мы поклянемся биться плечом к плечу и честно выполнить обязательства после битвы.

– Само собой! Чего ты там говорил насчет добычи? Пополам! Да забирай! Чтобы я жалел паршивых горшков и зерна? Мне надо будет, я еще раздобуду! Сколько пожелаю! – охотно восклицал Вебранд, обрадованный случаем удивить людей и богов таким невиданным великодушием и благородством. – Конечно, поклянемся! И вы все поклянетесь! – Вебранд живо огляделся, окидывая взглядом своих удивленных хирдманов. – Не каждый день так везет! Не каждый день встречаются такие достойные люди! – Он снова хлопнул Хагира по плечу. – Ты бы знал, с какой мелочью и дрянью я всю жизнь возился! Всякие лисы тявкают из нор, а как есть случай, так кусают исподтишка… Для такой радости не жаль серебра! Бери что хочешь! Ну… разве что Дракона Памяти…

– Давай поговорим о Драконе после, – сдержанно предложил Хагир. – Сейчас не время его делить.

Говоря так, он на самом деле твердо знал, что никогда и никому не отдаст возвращенное достояние предков. Если ради кубка Вебранд захочет опять увидеть в нем «хорошего врага», что ж, пусть. Но не сейчас.

Была глухая ночь, но в покоях Овечьего Склона, усадьбы Ульвмода Тростинки, почти никто не спал. Все мужчины легли не раздеваясь, положив оружие поближе. Сам хозяин ворочался с боку на бок на своей лежанке, и все его домочадцы настороженно прислушивались к тишине. Женщины и прочие беглецы из Березняка разместились частью в девичьей, частью в кухне. Увидев их заплаканную толпу с неряшливыми узлами, уразумев суть их сбивчивого рассказа, Ульвмод опешил, и, пожалуй, только растерянность не дала ему сразу отказать им в приюте. Он пустил их в дом, но потом, как казалось Тюре, жалел об этом. Ни единого слова ободрения, ни одного сердечного взгляда… Даже на нее, которая так ему нравилась, Ульвмод смотрел с опасливым недовольством, не как на женщину, а как на тлеющую головню, грозящую сжечь его дом. Может быть, Тюра понапрасну обижала его в мыслях, но его дом и сам Ульвмод вовсе не казались ей надежной защитой. Появись дружина Вебранда перед этими воротами – и хозяин с готовностью вышлет наружу всех, кого потребуют гранны. А ведь у него есть дружина, способная биться…

Спали только младшие, остальные лежали на скамьях и на полу без сна. Наговорившись и наплакавшись до изнеможения, беглецы умолкли: одни горевали о близких, другие ждали – придут за нами враги сюда, не придут?

Тюра сидела возле очага, уронив руки на колени и сжимая пальцы с такой силой, точно пыталась удержать что-то расползающееся. Она почти не двигалась, и только тогда, когда огонь в очаге начинал опадать, спохватившись, принималась поспешно подкидывать ветки и чурбачки. Поддерживать этот огонь ей казалось так важно, как будто от него зависела дальнейшая судьба всего мира. Пока огонь горел, пока его рыжий свет не пускал сюда тьму зимней ночи, Тюре не верилось, что день кончен и с ним безвозвратно ушла в прошлое усадьба Березняк со всей привычной жизнью. Ночь, потом утро… Утро без Стормунда и Хагира… После ночи будет новый день и новая жизнь, там придется признать все потери. Нет, еще не ночь! Тюра бросала ветку за веткой в огонь, отталкивала ночь, почти веря, что этим самым продлевает жизнь тех, с кем она рассталась.

Стормунд и Хагир… Стормунда она видела мертвым, и это зрелище разом вычеркнуло его образ из ее мыслей о будущем. Тюра любила родича, но скорби по нему сейчас не ощущала: все силы ее души сосредоточились в мольбе о спасении оставшихся – и тех, кто пришел сюда с ней, и тех, кто остался в Березняке. Хагир проводил ее живым, и в ее сознании он упрямо продолжал жить. Может быть, сейчас, когда она сидит тут, он уже лежит холодный на холодной земле, и глаза его равнодушно смотрят в темное небо, и снежинки не тают на остывшем лице… Невозможно было представить, что его и всех прочих больше нет. Слишком привыкаешь считать домочадцев частью себя, и Тюра все время ощущала связь с оставшимися в старом доме и не могла поверить, что это обман, что эта живая часть отнята у нее без возврата. При мысли об этом казалось, что весь белый свет кончается вот тут же, в этой чужой кухне, на границе света от очага. Она одна перед холодным морем, перед скупым зимним лесом, перед пустотой и беспомощностью… Все как тогда, когда погиб муж… Но теперь у нее на руках гораздо больше людей и меньше средств помочь им.

Мысли метались, как щепки в волнах; чтобы толком думать о будущем, надо ведь знать, чем располагаешь в настоящем, а Тюра этого не знала. Если она осталась только с теми, кто здесь… Не обманывая себя, Тюра со всей отчетливостью понимала: им не выжить, не прокормиться даже до весны. А кто их примет, кто защитит и накормит? На один день, на два, а потом? И таким облегчением было хоть на миг представить, что все сложится как-то иначе, что каким-то невероятным чудом потерянное вернется к ним, ну, хоть часть… Возвращение хоть кого-то из тех четырнадцати человек теперь казалось счастьем, казалось восстановлением почти всего прежнего.

Когда раздалось несколько тяжелых, торопливых ударов в ворота, Тюра сильно вздрогнула и вскочила. Первой ее мыслью было: скорее заставить этот стук умолкнуть, а не то люди проснутся и снова начнут горевать. Второй: кто это?