Непогребенный - Чарльз Паллисер

Внезапно я пробудился и несколько минут не мог понять отчего. Потом повторился звук, заставивший меня открыть глаза. Это был ноющий плач, что-то среднее между вскриками и рыданиями, – почти нечеловеческий. В полусне мне подумалось, что это призрак, историю которого я узнал от Остина, но звук был реальный, и источник его находился внутри дома. Я зажег свечу, и комната наполнилась мерцающими тенями, что отнюдь не помогло мне успокоиться. Собравшись с духом, я встал с постели, накинул халат и вышел на лестничную площадку. Звук, как я и догадывался, шел из комнаты Остина. Я постучал и, выждав мгновение, толкнул дверь.

В тусклом свете я увидел на кровати человеческую фигуру. Подняв свечу, я разглядел Остина, одетого в ночную рубашку; он стоял на кроватном покрывале, преклонив колена. Руки он прижал к ушам, словно защищаясь от оглушительного шума. Глаза его были открыты, и, как мне показалось, он разглядывал что-то в изножье кровати. Заметив, как торчат из-под ночной рубашки его тонкие ноги, белые и костлявые, я почувствовал жалость и легкое отвращение.

При виде его бледного выразительного лица, на котором была написана мука, я забыл обо всем, что он сделал, и сердце у меня екнуло. Была ли это привязанность к человеку, стоявшему сейчас передо мной, или печаль по юноше, место которого он занял?

Я подошел к кровати. Он смотрел на меня – во всяком случае, глаза его были открыты и лицо обращено ко мне. Я испытал странное чувство, когда понял, что, глядя в упор, он меня не видит. Кто или что ему грезится – я не представлял.

Обращаясь ко мне и одновременно не ко мне, он произнес:

– Она говорит, он это заслужил, за многие годы. Говорит, это не месть, а акт справедливости. Все эти годы он избегал воздаяния.

– Остин, – сказал я.– Это я, Нед.

Не сводя с меня невидящего взгляда, он продолжал:

– Он должен за все заплатить. Она так говорит. И еще: если не мы, она сама это сделает.

Я потряс его за плечи и прижал к себе.

– Остин. Дорогой друг.

Внезапно он вздрогнул, и в его широко открытых глазах мелькнула искра понимания. Миг он оставался в моих объятиях, но затем довольно резко оттолкнул меня.

– Дорогой старый дружище, – произнес я, – мне очень тебя жаль. Чем тебе помочь?

– Слишком поздно.– Он дважды тяжело вздохнул и добавил: – Со мной все в порядке. Возвращайся в постель.

– Остин, дорогой, я не могу покинуть тебя в таком состоянии.

– Все в порядке. Иди. Просто приснился плохой сон.

Он говорил таким тоном, что спорить не приходилось. Ошеломленный, я послушался, но заснуть мне удалось далеко не сразу.

При виде его ранимости и мук все мои обиды рассеялись как дым. Не напугала ли моего старого друга история о привидении – та самая, которая, по его словам, должна была лишить меня сегодня спокойного сна? Однако ужас в его лице говорил о чем-то гораздо более серьезном. Я не мог не сочувствовать, ибо сам часто становился жертвой ночных кошмаров, особенно в худшую пору своей жизни, когда в течение нескольких месяцев я просто боялся идти в постель. Не был ли кошмар, приснившийся Остину, связан с теми событиями? Не преследует ли его ощущение вины? Я не знал в точности, какова была его роль, но долю ответственности он, без сомнения, нес. Быть может, он пригласил меня, чтобы попытаться загладить свою вину? Или, попав по непонятной причине в тяжелое положение, нуждался в моей помощи? А женщина, упомянутая им во сне, – та самая, к которой обращена его страсть?

Меня разбудил соборный колокол, хотя сосчитать удары я не успел. Комната была погружена во тьму, плотные занавески не пропускали свет, и догадаться о том, сколько пробило, не представлялось возможным. Я зажег свечу и усилием воли заставил себя вылезти из постели: в нетопленой комнате царил собачий холод. Одевшись, я взглянул на свои часы. Они показывали восемь! Ужаснувшись, что уже так поздно, я отдернул поношенные занавески: туман не рассеялся. Но даже при плохой видимости потемневшие от времени камни собора маячили буквально в двух шагах от окна.

На лестнице я учуял запах кофе и тостов и в столовой застал Остина, накрывавшего на стол. Он улыбнулся, и воспоминания о том, каким он был ночью во время кошмара – да и вечером, за ожесточенным спором, – в тот же миг стерлись.

– Рад видеть, что ты пришел в себя.

– Прости, что побеспокоил тебя ночью, дружище, – произнес он, опуская глаза.– Вышло так, что я не тебя напугал своей историей, а самого себя.

– Ты в самом деле казался до смерти напуганным. Помнишь, что ты бормотал о мести, воздаянии и справедливости?

Он отвернулся, чтобы присмотреть за кофе.

– Мне привиделся в кошмаре Гамбрилл, каменщик собора. Помнишь, у него был подмастерье, которого заподозрили в причастности к его убийству? Подмастерье звался Лимбрик; много лет назад на крыше собора произошел несчастный случай, отец этого Лимбрика погиб, а Гамбрилл покалечился и потерял глаз. Вдова погибшего утверждала, что они повздорили и Гамбрилл убил ее мужа.

– Силы небесные! – весело воскликнул я, садясь и принимаясь за завтрак.– Не городок, а притон убийц! Так вот о какой женщине ты говорил во сне!

Остин казался растерянным.

– О женщине? И что я сказал?

– Разобрать было трудно. Она как будто настаивала на том, чтобы кто-то за что-то заплатил. Это была мать того молодого человека?

– Мать молодого человека? – повторил он, не сводя с меня глаз.– Ты о ком?

Я не смог скрыть свое удивление.

– О вдове Лимбрика, конечно. О матери юного подмастерья.

– Понятно. Да, наверное, это была миссис Лимбрик. Она годами размышляла о смерти своего мужа и подстрекала сына к мести.

После завтрака – а он прошел в спешке, так как Остин боялся опоздать в школу, – я сказал, что немедленно отправляюсь в библиотеку настоятеля и капитула, где надеюсь поговорить с доктором Локардом, хотя мое письмо дошло до него в лучшем случае только вчера. Остин объяснил, что служебные обязанности задержат его до вечера, однако мы сможем вместе пообедать в городе.

Мы вышли из дома, и Остин закрыл дверь.

– Ты можешь входить и выходить, когда угодно, ключи не нужны.

– Ты не запираешь дверь?

– Никогда. Но ключи прячу.

Меня удивили его слова: какой смысл прятать ключи, если не запираешь дверь? Но вероятно, он говорил о других ключах, потому что ключи от дома он сунул в карман, когда мы отправились в путь. На Соборной площади было так же промозгло и мглисто, как накануне. Подняв взгляд, я заметил голубей, притулившихся под свесом крыши собора, и мне пришло в голову, что в тумане видишь яснее, так как больше напрягаешь зрение. Замысловатый танец птиц на узком выступе вызвал в моей памяти шотландский замок, где я однажды ночевал, стоявший на опасном утесе среди океана. Одна из комнат располагалась наверху высокой башни, на подоконники садились чайки и издавали печальные крики, словно неумолчно пророча беду.