Мастерская чудес - Валери Тонг Куонг

— Уже иду, сию секунду!

Все-таки жаль, что мадам Майк меня не видит. Укатила в Кольмар с какой-то обезьяной, ну и ладно! Совет да любовь. Живите долго и счастливо. Если скажу, что забыл Натали, солгу. Перед Богом — хотя где Он там сидит, не знаю, — и перед зеркалом не стану кривить душой: каждую ночь она мне снится. Раньше я ее ненавидел, теперь просто тоскливо. Уже легче, не так больно. Зато не влюблюсь больше никогда. Обломитесь! Проехали. Пусть молодое поколение мается. Мне от баб нужно сами знаете что, и только.

Сейчас у меня одна беда, одна закавыка: Жан велел с костюмом галстук носить, а я его завязывать не умею…

— Будьте как дома, не торопясь осваивайтесь, приводите себя в порядок. Когда сможете, зайдите ко мне в кабинет. Я вас жду. — С этими словами Жан ушел, оставив меня в моей новой комнате.

Оказалось, что «Мастерская» находится недалеко от коллежа, где я работала. Мы проехали мимо. На перемене старшеклассники курили и болтали во дворе. Я увидела светлую косую челку Зебрански и сразу же начала задыхаться.

Наглеца выписали из больницы, вот оно что! Хищник щурился с гордым победоносным видом, высоко задрав голову. Ногу поставил на край ограды. Его окружали восхищенные, во всем послушные приспешники. Только бы он меня не заметил, Боже! Сердце бешено колотилось, по лбу заструился холодный пот.

— Жмите на газ, пожалуйста, — умоляла я шофера.

— Что с вами, Мариэтта? — забеспокоился Жан. — Я и не знал, что у вас бывают приступы паники, болезненная тревожность. Да, работы у нас с вами непочатый край!

Больше мы с ним не сказали друг другу ни слова до самой «Мастерской». Думали каждый о своем. По прибытии Жан представил мне Сильви, свою секретаршу, нескольких неприметных сотрудников и здоровенного верзилу, начальника охраны. Звали его мистер Майк. Вылитый персонаж гангстерской саги, только темных очков не хватает.

Затем Жан отвел меня в эту милую скромную комнату с голубоватыми обоями, белой мебелью, массивными старинными часами.

Как только он ушел, я легла и уставилась в потолок. Мне нужно было успокоиться, сосредоточиться, отогнать неприятные, тягостные мысли.

Через полчаса я вошла в его кабинет. Перед ним лежала внушительная пачка белой писчей бумаги.

— Ну что ж, Мариэтта, приступим. Пора отыскать корень всех ваших проблем, основной источник страхов и тоски. Расскажите, что вас гнетет, мучает, не дает расслабиться и почувствовать радость. Пожалуйтесь, поделитесь.

Он и вправду считал этот метод действенным, испытанным и надежным. Говорил убежденно и убедительно. Не учитывая того, что невозможно довериться незнакомому человеку вот так, сразу.

— Не молчите, Мариэтта. Иначе мы не сдвинемся с мертвой точки.

— Не могу, Жан. Ничего не получится. Слишком поздно.

Я так долго все вытесняла, скрывала. Вернее, лгала. Мне не выбраться из панциря, из скорлупы, из-за крепостной стены. Безупречный непроницаемый фасад моей жизни враз не разрушишь. Я сто раз повторяла, что счастлива и благодарна судьбе. Мне исключительно повезло. Безоблачное детство, беспечальная юность. Любящие, заботливые родители. Блестящая партия, которую они мне обеспечили. Умные благовоспитанные сыновья. Работа по призванию. Я никогда не жаловалась, всеми силами подавляла гнев, обиду, недовольство. Сдержанность — главная моя добродетель. Я себя искалечила, задушила. Слишком поздно. Я не смогу начать заново, внезапно стать откровенной, критичной, адекватной. Да мне никто и не поверит. Скажут, что я ломаю комедию или в самом деле сошла с ума.

Когда отец и мать казнили меня, я не кричала от боли, не сопротивлялась. Нужно было бороться, а я сдалась. Похоронила себя заживо, забросала землей их грех. Безучастно следила за тем, как грязная тина предрассудков засасывает меня с головой. Хотя была почти взрослой, семнадцатилетней! Приняла неправедный приговор без ропота. Отдала на заклание себя и свое дитя.

— Изменить свою жизнь никогда не поздно. Преодолейте страх, смелее! С годами мы теряем веру в себя, начинаем плыть по течению, думаем, что нам ничто уже не поможет. Хотя всего одно слово, воспоминание, признание способно нас исцелить!

— Всего одно слово, — заклинал меня молодой врач. — Еще не поздно отказаться. Вы несовершеннолетняя, но все равно ваше слово решающее. Прошу вас, не плачьте, подумайте, не торопитесь. В семнадцать лет непросто принять такое ответственное решение, я прекрасно вас понимаю. Но мне кажется, вы хотите оставить ребенка, верно? А что отец? Давайте спросим и у него.

— Отец? Вы же только что разговаривали с ним, доктор. Он настаивает, чтобы я сделала аборт.

— Я говорю не о вашем отце, Мариэтта. Об отце ребенка.

— Я чем-то обидел вас, ранил? У вас слезы на глазах.

— Нет, Жан, все в порядке. Это из-за пыли или цветов на окне. Я аллергик.

На восьмой неделе у эмбриона прослушивается сердце… Они вырвали сердце ребенку и мне. Задело ли это отца ребенка? Не знаю. Мой отец дал ему денег, проводил на аэродром, пожал руку.

— Возвращайся на родину, сынок. Поверь, твое место там.

Может быть, я сдалась, потому что он меня бросил? Я осталась одна и не смогла защитить малыша. Хотя все это случилось не в пятидесятые, когда женщины беспрекословно слушались отцов и мужей. Так зачем же, зачем я подписала ту проклятую бумагу? Почему не разорвала ее в клочья?

— Родители все за меня решили. Сказали, что я еще слишком молода и неразумна. Не знаю жизни. Не справлюсь. Обещали, что никогда ни в чем меня не упрекнут. Убеждали, что со временем я об этом забуду.

— Боже мой! Так вот она, причина всех бед. Незаживающая рана. Теперь я все понял.

— Отныне вы должны взять на себя ответственность за собственную жизнь. Вы и только вы принимаете решения. Все ясно, детали мне не нужны. Довольно, не мучайте себя. Вы сделали первый шаг, доверили мне свою главную боль. Остальное расскажете потом, если захотите и если будете в силах. На сегодня достаточно, не так ли? Ваша хроническая усталость, депрессия, эмоциональное выгорание, нервный срыв — называйте как хотите — вовсе не бегство от жизни. Наоборот, это попытка играть по другим правилам, занять ключевые позиции, вернуть себе самоуважение!

— Ах, если бы все было так просто! Если бы я сказала: «Хватит, ребята! Отныне у нас все пойдет иначе. Вы исполняете свои обязанности и уважаете мои права». Если бы от моих решений хоть что-то зависело…

— Вы мне не верите, сопротивляетесь. Классический случай! Иначе и быть не может. Посмотрите в зеркало и скажите, чувствуете ли вы к себе хоть что-то кроме презрения? Вы так давно себя не любите, корите за трусость, слабость, покорность. Считаете себя жалкой, ничтожной. Будьте к себе снисходительней, Мариэтта! Вот увидите, все изменится и внутри, и вокруг.