Как ты смеешь - Меган Эббот

А мы рыщем по коридорам, вынюхивая, выискивая, охотясь.

Мне хочется найти что-то, чем можно занять Бет. Ее лишили капитанской славы и войска, и сержант Уилл даже не смотрит на нее. Ей просто необходимо чем-то заняться. Унять закипающую злобу. Найти забытый косяк, застать выпускника и первокурсницу за грязными делишками в укромном углу. Его рука у нее под юбкой, на животе, с которого еще не сошел детский жирок; ее глаза расширены от страха и возбуждения, она ждет того самого момента, надеясь не упустить его, хотя он от нее ускользает.

Но вот мы уже на четвертом этаже и, кажется, начинаем отчаиваться. Бет бросает на меня умоляющие взгляды, бросает мне вызов: найди мне хоть что-то, какое-нибудь занятие. Любое.

Но у нас с Бет всегда все сложно: когда она теряет интерес, мой только разгорается. И я понимаю, что мне даже больше, чем ей, хочется, чтобы что-нибудь случилось.

И это случается.

За дверью учительской мы слышим ритмичный резкий скрип стула. Мне почему-то кажется, что этот звук предназначен специально для меня.

Скрип, скрип, скрип.

От радости глаза Бет едва не выскакивают из орбит.

Мы стоим у двери и слушаем.

Я качаю головой и беззвучно шепчу: «Нет, нет, нет», – а Бет, привставая на цыпочках, прислоняется к двери, проводит по ней пальцами и отвечает мне одними губами: «Сейчас я ее открою, о да, Эдди, уже открываю».

Я тоже касаюсь двери – та вибрирует от скрипов и стуков, от происходящего внутри. Прижав ухо к ее дрожащему полотну, я слышу чье-то частое дыхание. Так дышит кто-то, кому очень больно, думаю я. Как будто человека за дверью подвергают самым ужасным в мире пыткам.

Так дышала Рири после того, как Дин Грейди лишил ее девственности на пьянке в Виндмере. Кровь у нее шла несколько часов; и мы сидели в ванной и отрывали туалетную бумагу от рулона длинными струящимися лентами, а она все вздыхала так, будто сейчас умрет…

И тут Бет толкает ногой дверь учительской, и мы все видим.

В мельчайших подробностях.

Сержант Национальной гвардии Уилл сидит на потертом крутящемся кресле, а тренерша устроилась у него на коленях. Ее голые ноги обвились вокруг его талии как бледные ленты, стопы порхают в воздухе, голубой блейзер распахнут, под ним – белоснежная нагота. Его рука сжимает ее грудь; раскрасневшееся лицо выглядит совершенно беззащитным. Ее белые бедра содрогаются, он хватает ее за затылок; потные пальцы в упоении зарываются в темные волосы.

Но я не могу отвести взгляд от ее лица.

Это мечтательное выражение, восторг, озорство, изумление. Такой я ее никогда не видела. С нами она всегда была строгой, педантичной, отстраненной… бесчувственной, как машина.

А сейчас… это самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось видеть.

В тот момент, когда наши взгляды – в глазах Колетт тревога и страх – встречаются, я чувствую, как что-то отдергивает меня назад, и я врезаюсь в Бет. Я выталкиваю нас из учительской; смех Бет звенит в коридоре, я захлопываю дверь и закрываю глаза. Мне хочется, чтобы все это мне почудилось.

Но видя злорадное ликование на лице Бет, понимаю, что нет. Не почудилось.

Позже я размышляю об этом. Все было не так, как в кино, где тела любовников извиваются под атласными простынями в приглушенном свете.

Я видела их всего секунду, но этого было достаточно, чтобы грубая красота происходящего проникла мне в самую душу.

Лицо Колетт в то долгое тревожное мгновение, прежде чем она меня увидела…

Это было лицо человека, выбирающегося на свет из темного тоннеля и хватающего воздух широко раскрытым ртом.

Его глаза были так крепко зажмурены, лицо выражало такую решимость, будто он знал, что если отпустит ее, то разрушит все, она снова сгинет во тьме, и его задача – спасти ее, вдохнуть в нее пламя жизни.

И она делает спасительный вдох.

Когда тренер находит нас в раздевалке, – мы взвинчены так, что нас буквально лихорадит, – то, что открылось нам в тот прекрасный миг в учительской, вновь спрятано под маской.

Она снова напоминает чугунное изваяние, твердое и холодное; движется решительно, но без спешки, шаги размеренны, ни один волосок не выбивается из прически.

Она опускает жалюзи на двери в своем кабинете и вытряхивает на стол несколько сигарет.

Раньше она никогда не предлагала нам сигареты.

Мы с Бет берем по одной, и я знаю, что это значит для меня.

Я также знаю, что это значит для Бет, взирающей с высокого нового пьедестала, плотно прижимающей к веснушчатой груди новообретенное знание.

Но чем это закончится, к чему приведет, я не могу даже представить.

Тренерша подносит мне зажигалку, и взглянув ей в глаза, я понимаю, что у нее не получается оставаться совершенно бесстрастной. В обычно безразличных серых глазах тревога.

Бет садится в тренерское кресло и закидывает ноги на стол, царапая ламинированный край.

Вид у нее очень довольный.

Тренерша проходит мимо меня к окну, и я чувствую едва уловимый запах. Резкий, сочный, он щиплет мне нос и вызывает в памяти простыни на кровати Дрю Кэлхуна – они тоже так пахли, хотя мы этого не сделали… только он сделал.

– Я хочу, чтобы вы поняли, что нас с Уиллом… нас с сержантом связывают настоящие чувства, – ее взгляд ненадолго задерживается на нас. – Истинные чувства.

Краем глаза я вижу, как Бет барабанит пальцами по подбородку.

– Никогда не думала, что способна на такое, – продолжает тренерша. Я думаю, что она имеет в виду супружескую измену, но она добавляет: – Никогда не думала, что смогу испытать такие чувства.

Я смотрю на нее. Пальцы теребят тросточку от жалюзи, обхватывают ее и тянут – как ладошка маленькой девочки обвивает указательный палец отца.

«Какие чувства?» – хочется спросить мне. Но я молчу.

– Понимаете, о чем я, девочки? – спрашивает она, склоняя голову набок. Из ее прически выбивается прядь волос и соскальзывает к уголку рта.

Я не смотрю на Бет.

– Я ждала этого всю свою жизнь, – произносит она, и я чувствую, как что-то поднимается в груди. – Не думала, что это случится. А потом случилось.

Она смотрит на нас.

– Когда такое это произойдет с вами, – говорит она, ее дыхание учащается и грудь вздымается в такт. Волшебные слова. – Тогда вы все поймете.

Не говори никому.

В тот вечер я нервно тереблю пуговицы на пододеяльнике; большие пальцы зависли над телефонной клавиатурой, из-под них вылетают сообщения Бет. Окей. Пусть остается между нами. Пока никому ни слова.

Захлопываю крышку телефона.