Я назвал его Галстуком - Милена Митико Флашар

входом, и достал оттуда янтарный камень с заточенным в нем насекомым — инклюз. Я сунул его в карман брюк и пальцами ощупывал его поверхность. Он был гладким и прохладным, как камешек-антистресс. Один из грузчиков простонал из-под маски: «Хватит на сегодня».

73

Дом снесли. Дескать, он в таком состоянии, что сохранять его не стоит. По пути в школу я видел, как улицу перекрыли со всех сторон, а по пути домой я видел, как экскаватор разрушил последнюю стену. Земля дрожала у меня под ногами. Спустя несколько дней там, где я раньше стоял и звонил в дверь, была ровная площадка, а еще спустя время там построили новый дом. В него въехала семья с ребенком. Достойные люди, говорили про них, ну, может, чересчур богатые. Как это выглядело? Наш старенький «ниссан» рядом с их новой моделью. О Мия-дзима больше не вспоминали. После всего, насколько люди знали, а знали не много, просто не хотели слишком много знать, они переехали в нижний район, по уши в долгах, и никто бы не удивился, увидев их в одном из парков в С. под синим брезентом. Да, злые языки с большим удовольствием сказали бы, что видели их. С приятным ужасом произнесли бы: «Они опустились на самое дно». И собеседники, желая насладиться этим ужасом, хотя бы его частичкой, поддакнули бы: «Еще бы. Не сейчас, так скоро они окажутся на самом дне».

Только когда Фудзита из соседнего квартала дали сплетникам свежую пищу в виде игромании и разлада в семье, те перестали судачить о Миядзима.

— А что было дальше?

А дальше ничего. То есть все шло своим чередом, и я с этим смирился. Мне исполнилось семнадцать. Затем восемнадцать. Давление нарастало. Я бы выдержал его. Стиснув зубы, напоминая себе, что это и есть взросление — принимать жизнь такой, как она есть, оставлять горе в прошлом, даже если ты не оправился от него. Забывать. Даже такое. Снова и снова забывать. Я бы справился, если бы не Кумамото. У него же были глаза Юкико. Тот же взгляд: «Я рассеиваюсь».

— Это…

Я закончил фразу за него:

— …Тоже решение.

— Нет. — Он помотал головой. — По крайней мере, не то, какое ты принимаешь, когда у тебя есть выбор. Теперь я это понимаю. Мы все в этом кафе, — он обвел пальцем вокруг, — мы все несвободны. Просто это не снимает с нас ответственности. Несмотря на отсутствие свободы, мы постоянно принимаем решения, за последствия которых должны отвечать. И с каждым принятым решением становимся еще менее свободными.

Эта непростая мысль дала нам силы выбраться из кресел и выйти на улицу. Дождь стих, оставив после себя лишь легкую морось.

— Завтра увидимся? — спросил я.

— Разумеется.

74

В городе не видно звезд. Его яркая аура освещает небо, а не наоборот, и вместо созвездия Лиры самое большее, что можно увидеть, — самолет, в опасной близости планирующий над домами.

Зачем я ему рассказал?

Теперь я образ, скрывающий за собой еще один. Образ девушки, прильнувшей ухом к стволу сосны. Я попросил монаха не снимать красные нити. Он согласился, даже не зная моей истории.

— Поистине странно, — вот все, что он сказал на мою просьбу.

Иногда я приходил и садился под дерево. Но со временем нити потеряли цвет и все, кроме двух, упали с веток.

— Поистине странно, — повторил монах все тем же спокойным тоном, а когда упали две последние, произнес: — Жизнь.

Кривая сосна стояла на месте. Ту ночь я провел под ее кроной, задрав воротник. С иголок падали капли, но мне они не мешали. Скорее меня утешало, что я пересидел темные часы вот так, с окоченевшими пальцами. Родители, должно быть, заждались меня, звука моих шагов, они, должно быть, волновались, потеряли меня, возможно даже взяли телефон и набрали 110[7], но вдруг почувствовали стыд и положили трубку обратно. В конце концов, разве можно заявить о пропаже привидения? Как объяснить, что нужно искать человека, которого нет? Как описать, что хватился его, хотя он исчез уже очень давно? И все же к утру я всем сердцем желал, чтобы меня искали и нашли. Схватили за плечи, дали пощечину и в слезах воскликнули: «Как могло случиться, что мы так ошибались!» А потом бы заключили меня в объятия и сказали: «Давай начнем все сначала».

75

Судя по углу падения солнечных лучей, было около восьми часов утра. Облака за ночь сместились на запад. Только сейчас я заметил, что забыл свой зонтик в кафе. Доказательство вчерашнего дня. Если бы я не оставил его там, я бы усомнился, что все это было наяву. Атак я знал: сухость во рту возникла от долгих разговоров, волосы пахли дымом оттого, что он много курил. Все взаимосвязано. Как и мы с ним. Я встал, отряхнул штанины от сырой земли и подумал: «А что, если бы он сегодня прыгнул под поезд? Он несомненно утащил бы меня за собой на гудящие рельсы, на смерть». Я двинулся в путь, полоски его галстука пестрили у меня перед глазами.

— Доброе утро, — опередил он мое приветствие. — Плохо спалось?

Я последовал за ним. Мы шагали в ногу. Он останавливался время от времени. Что-то искал. Нашел. Зажал губами сигарету, продолжил идти уже медленнее. Снова остановился. Двинулся дальше. Да так неторопливо, что мы уже не шли, а, как два фланера, праздно, не спеша прогуливались среди суетливых людей. В стекле витрины я увидел наши отражения, выпавшие из ритма окружающей жизни.

— Дождь всегда предшествует самым ясным дням, — сказал он мне через плечо.

Вот и парк. Мы сели на нашу скамейку.

— Как же хорошо снова быть здесь. — Он вытянул ноги.

76

— Как ты думаешь, есть ли жизнь после смерти? — спросил он ни с того ни с сего. — Я про Юкико. Ночью, уже лежа в кровати, я задумался: а вдруг она переродилась? Ну, скажем, в Мексике. Ей теперь два или три года. Она уже говорит. На испанском. Быстро учится. Ей только слово скажи, она тут же его повторяет. У нее два брата. Хорхе и Фернандо. Они играют все вместе. Старшие следят за тем, чтобы сестра не проглотила детальки конструктора. Они — тоже перерожденные души. Как бы это сказать, я подумал о том, что Юкико могла бы сейчас, со всеми накопленными знаниями, в