Отложенное убийство - Фридрих Незнанский

— Гарик? Гарик? — недоверчиво бормотала трубка.

— Папа! — закричал сын. Слезы, брызнув из глаз, потекли по его лицу, но он старался не всхлипывать, чтобы не причинять отцу лишних страданий. Пусть не думают, что им здесь очень плохо… даже если им в самом деле очень плохо. — Папа, мы с дедушкой в подвале! Отдельный дом…

Он хотел перечислить максимальное количество примет, в том числе и сад, на наличие которого указывали обломки инвентаря и заложенное кирпичом полуподвальное окошко, но второй из похитителей, раскусивший его намерение, выхватил из рук Гарика телефон.

— Слышал? — прорычал он в трубку. — Жив твой щенок! И со старым пердуном не случилось ничего. Ну как, поговорим теперь как мужчина с мужчиной?

Пленников повалили на земляной пол, похитители покинули подвал и немедленно захлопнули дверь, так что ни слова из дальнейших переговоров Гарик и

Семен Валерьянович не уловили. Однако, видимо, мэру Воронину удалось добиться некоторого смягчения их участи, потому что вечером те же двое согласились вынести заполненное доверху ведро. От его запаха они так демонстративно чертыхались, словно не сами были виноваты в том, что двое человек, один из которых — старик, лишены возможности соблюдать правила чистоплотности в этом подвале. Сами же виноваты — и еще хотят унизить! Так утешал себя Семен Валерьянович, и все равно это было обидно для него.

Зато — вот радостное обстоятельство! — вместе с опорожненным и даже кое-как ополоснутым ведром им принесли миску, полную какого-то зеленоватого кашицеобразного варева. Этот, напоминающий издали содержимое отхожего ведра, концентрат покупных гороховых супов из пакетиков, разведенный кипятком, показался похищенным лучше торта «Птичье молоко» на празднично накрытом столе. Правда, на ложки к нему бандиты не расщедрились, и пришлось осторожно хлебать из миски, запрокидывая один ее край, маленькими глотками, чтобы не обжечься, потому что ждать, пока остынет, голод уже не позволял. Остатки горохового концентрата Гарик, поглядывая на дедушку, добрал пальцем. К миске еще прилагался кусок хлеба, к сожалению, тоже зеленый — насквозь пронизанный плесенью. Нарушение манер в виде выскребания миски пальцем Семен Валерьянович внуку простил, а вот хлеб есть не позволил.

— Почему? — возмутился Гарик, растущий организм которого только раззадорило гороховое варево. — Подумаешь, плесень! Даже полезно: это же чистый пенициллин…

— Не спорь со мною, Гарик. — Дедушка ненадолго обратился к менторскому тону. — Плесень ядовита. Ее споры вызывают рак и другие злокачественные опухоли. Конечно, не сразу, через десять или двадцать лет, но ее действие непременно сказывается.

— Но не все ли равно… — запальчиво начал Гарик и осекся. Продолжение должно было стать примерно таким: «Не все ли равно, что случится через десять или двадцать лет, когда, может быть, завтра нас уже не будет? Почему бы перед смертью не насытиться?» Однако, поймав себя на паникерстве, он прервал реплику. Даже если это правда, такие вещи заложникам не стоит говорить. Тем более если это правда… Следом явилась картинка, заставившая зажмуриться от стыда: он, Гарик, под нацеленным на него автоматом, поспешно, как голодная уличная собачонка, пожирает кусок заплесневевшего хлеба. Позор! Время, проведенное в подвале, заставило его пересмотреть свои прежние позиции, но не лишило естественного самоуважения, которое должен иметь любой человек, чтобы не унизиться до животного состояния. С воющим желудком, с грустью в глазах, Гарик положил кусок хлеба в миску. Семен Валерьянович понял душевное состояние внука, но ничего не сказал.

— Знаешь, Гарик, — заговорил Семен Валерьянович полминуты спустя, — на пенсии я стал много читать, причем не всякую шелуху, а книги серьезные, до которых у меня раньше не доходили руки. И попалась мне однажды книга Виктора Франкла — философа и психолога, который во время войны сидел в нацистских концлагерях. Очень интересные там у него наблюдения за заключенными… Оказывается, те узники концлагерей, которые хотели выжить любой ценой и все подчиняли этой цели, начинали есть всякую гадость, потом переставали мыться, опускались и в конце концов погибали быстрее других. А вот люди, которые превыше выживания ставили другие вещи — убеждения, веру, да хотя бы просто сохранение собственного достоинства, — те не позволяли себе набивать желудок чем попало, продолжали чистить по утрам зубы и так далее… словом, те, кто не стремится выжить любой ценой, отличались лучшей выживаемостью. Чтобы выжить, надо иметь силу воли.

— Я понимаю, — выдавил Гарик, сидя на земляном полу и глядя на миску с одиноким куском хлеба. — Это если бы мы с тобой были в далекой экспедиции, оказались бы на необитаемом острове — тут все было бы так, как ты говорил. Но при чем тут сила воли, когда вот-вот придут и — пулю в лоб? — Он наконец сумел это выговорить. — Дедушка, они же в любую минуту могут нас застрелить! Ведь тут ничего от нас не зависит?

— Зависит, миленький, еще как зависит! Просто невооруженным глазом мы не всегда видим эту зависимость. В безнадежной ситуации, если человек не падает кверху лапками, у него есть возможность одолеть судьбу. Вот тебе другой пример: был такой человек — учти, это реальный случай, — которому врачи предрекли смерть от рака меньше чем через год. Этот человек был не очень богат, и у него были жена и маленькая дочка. Без него им материально пришлось бы очень туго. И тогда он отбросил отчаяние по поводу своей смерти и сказал: у меня в запасе год. Я не стану тратить его на то, чтобы продлевать свои страдания и отодвигать неизбежный конец; лучше за это время я постараюсь обеспечить жену и дочь, чтобы, когда меня уже не будет с ними, они могли бы продержаться как можно дольше. И вот, поставив себе эту цель, он начал писать роман. Роман получался очень интересным, писатель сам увлекся и отбросил все мысли о болезни; на возникающие боли он не обращал внимания, и. они постепенно прошли. Год еще не кончился, а роман оказался готов. Сразу несколько издательств выразили желание опубликовать его за высокий… как это называются деньги, которые платят писателям?

— Гонорар?

— Да, правильно. Они предложили ему огромный гонорар и пообещали заплатить еще больше за следующий роман. Тогда писатель снова обратился к врачам, чтобы они сказали, проживет ли он достаточно долго, чтобы успеть написать следующий роман. Но медицинские исследования дали неожиданный результат: оказалось, этот человек излечился! Такие чудеса, когда опухоль исчезает сама по себе, редко, но бывают. А если бы он смирился со смертью, стал бы капризничать, и брюзжать, и жаловаться, что ох, какой он несчастный, да как от него ничего не зависит, — думаешь, случилось бы с ним чудо? Нет, это чудо нужно было заслужить!

Почему-то Семену Валерьяновичу стало так трогательно, что он сморгнул слезу, опасаясь, чтобы Гарик снова не заплакал. Но обнаружил, что глаза Гарика, которые со времени разговора с отцом пребывали на мокром месте, высохли и что он смотрит на дедушку с обожанием.

— Дедушка, — сказал Гарик, — ты… ты же просто… Я не догадывался, что у меня такой классный дед! Почему ты мне раньше ничего не рассказывал?

— А разве мы с тобой раньше говорили по душам? В детстве ты слушал, как я читал тебе сказки, а сейчас тебя больше интересуют твои журналы, компьютерные диски, твои друзья… В твоем возрасте представляется, что все старые люди застряли в прошлом, что они не способны сказать ничего нового. А ведь люди растут и развиваются всю жизнь; не все, конечно, но, если человек с возрастом не уходит в свою раковину, не закрывается от окружающего мира, он так же способен к развитию, как и ребенок. Я всегда старался поддерживать единый ритм с окружающим миром. Сначала жил интересами Валерия, теперь — твоими интересами. Ты открываешь мне столько важного! Кое-что мне нравится, многое я не принимаю, хотя, не исключено, это мне непонятно, а непонятно — не значит плохо. Мы могли бы с тобой поговорить и о твоих книгах, которые ты читаешь и отбрасываешь, а я подбираю…