Синдром выгорания любви - Людмила Феррис

— А на кого я похожа?

— На продавщицу из продуктового отдела. Это тебя тетя Паша специально изуродовала!

— Ну, дорогие мои, я старалась для вас. Вам надо привыкнуть к моему новому образу.

— Мама, ты красивая и так, не слушай эту высокомерную тетю Пашу!

— Зря ты так, Тонечка! Она модный мастер, у нее знаешь кто в клиентах? — Мама закатила глаза вверх и мечтательно произнесла: — Нам и не снилось.

— Да, нынче такие времена, что жизнь простого парикмахера вызывает зависть инженера с высшим образованием, — парировал отец. — Это подход неправильный.

— Ребята, вы ничего не понимаете! Нас в институте чему только не учили — учили устройству машин, теоретической механике, но только не тому, как быть красивой, а для женщин это очень важно.

— Да ты у нас красавица, — папа помолчал и добавил: — Всегда была, до этого преображения.

С Никитой Щукиным отношения у Тони не складывались, она то и дело ловила на себе наглые и дерзкие взгляды подростка.

А потом Тоня повзрослела и тоже решила изменить свою внешность — отрезать косы. Взяв у отца деньги, она прямиком направилась в парикмахерскую к соседке тете Паше.

— Ты с ума сошла, девка! — воскликнула Щукина. — У тебя такие красивые косы, рука не поднимается их обрезать. Ты у родителей разрешения спрашивала?

— Я решения принимаю самостоятельно.

— Не буду я тебя стричь! Вот если мать скажет, что разрешила, тогда подумаю.

Антонина Котенкова была не из тех, кто пасует перед первыми трудностями. Она просто встала с кресла и пошла в другую парикмахерскую, где с ней не стали спорить и подстригли так, как она просила.

— Ну и характер у тебя, Тонька. Нахлебаются с тобой родители, — сказала Прасковья Петровна, когда увидела стриженую голову девочки. Антонина хотела было ответить, что нахлебается прежде всего сама Щукина со своим сыном Никитой, который уже под юбки девчонкам заглядывает, но промолчала. С соседями ссориться нельзя, об этом всегда говорила мама. С Никитой она тоже ссориться не хотела, но под его пристальными взглядами краснела и терялась.

— Тонька, давай в кино сходим, — как-то раз предложил он ей.

Какой фильм шел на экране, Тоня не помнила, она только чувствовала горячие прикосновения мальчишеских рук. Так потом у них и повелось: неважно, какой был фильм, важно то, что на последнем ряду кинотеатра можно было беспрепятственно обниматься и целоваться. А потом Тоня увидела, как Никита шел за руку с Катькой из соседнего подъезда. Она проплакала весь вечер и на вопросы родителей не отвечала. Когда Антонина в подъезде случайно столкнулась с Никитой, то сделала вид, что они не знакомы.

— Котенок! Это что за новости, ты меня перестала узнавать?!

— Главное, чтобы ты Катьку свою узнавал, а мне тебя узнавать необязательно.

— Да мы ревнуем!

— Да отстань ты от меня, Щукин. Отвали! — она оттолкнула его и сбежала вниз по лестнице. Она решила, что просто влюбилась не «в того человека», но с этим нужно было что-то делать, потому что приближался последний, выпускной, класс школы и нужно было думать о поступлении в вуз, а не о любви. Тоня хотела в медицинский, она мечтала стать врачом, а до того, что будет делать ее ветреный сосед по имени Никита Щукин, ей не должно быть никакого дела. Но вышло по-другому — у первой любви свои законы. Никита снова поджидал ее у подъезда, они шли в кино, гулять, да все равно куда, лишь бы быть вместе. В один из выходных, когда на улице зарядил дождик, он пригласил ее к себе домой.

— Отец в командировке, мать на работе, что мы как бездомные?

Сначала был горячий чай, потом неизвестно откуда-то взявшееся сладкое вино, а потом они оказались в постели. После того как произошло то, что и должно произойти между двумя молодыми людьми, Никита сказал, что они обязательно поженятся. Вот поступят в институты, отучатся пару курсов — и сразу в загс.

— Ты ведь теперь никуда от меня не денешься?

— А ты от меня? А как же Катька?

— Да зачем мне какие-то Катьки, когда у меня свой Котенок, свой собственный.

— Если увижу еще с Катькой, то берегись, — она пригрозила ему кулаком. — А если ты женишься не на мне?

— Ну, тогда мы будем дружить семьями!

— Дурак! Я не буду дружить с твоей семьей, потому что это невозможно. Я этого не переживу.

— Котенок, не бесись! Я женюсь на тебе.

— А как же твои планы? Ты же собираешься в крутой столичный вуз поступать — авиационный, а потом искать вариант, чтобы уехать на ПМЖ в Америку. Ты же мне сам говорил!

— Говорил, в МАИ я хочу точно, а вот все остальное — это родительские «хотелки». Это они говорят, что из нашей страны надо уезжать, что нет тут перспективы.

— Ну, а ты сам что думаешь?

— Да не думаю я пока ничего! За меня временно думают они. Я пока решение еще не принял.

— А на мне жениться ты принял решение?

— Это не обсуждается, Котенок!

— А как же ты совместишь МАИ, Америку и семью?

Он не успел ответить на ее вопрос, потому что в дверях стояла Прасковья Петровна и обращалась к сыну, словно не было здесь никакой Тони.

— Это с каких пор ты начал в моей кровати с девчонками кувыркаться?! У этой проститутки стыда нет, а ты у нее идешь на поводу. Вон отсюда!

Тоню бросило в жар и от слов, и от ситуации, в которой она оказалась. Антонина судорожно одевалась. Никита тоже торопливо напяливал джинсы и не смотрел в сторону девушки. Как Тоня выбежала из квартиры Щукиных, она плохо помнила. Вечером Прасковья Петровна пришла к ним домой и о чем-то говорила с Тониной матерью на кухне. Тоня сидела у себя в комнате, смотрела в окно, где ветер качал голые ветки деревьев, и понимала, какой разговор ей предстоит. Не хотелось жить, не хотелось ничего. Почему Никита промолчал, когда его мать говорила про нее гадости? Почему?

Наши дни

Юля очень старалась, она мыла пол в палатах так тщательно, что медсестра Кристина начала возмущаться.

— У тебя что тут, исправление трудом? Это же дом престарелых, а не реанимация. Не надо такой чистоты, а то привыкнем к ней, ты уволишься, а нам что делать?

— Да куда я от вас денусь?

— Ой, не рассказывай сказки, прямо тут медом намазано! Это ты после своих приключений у нас заземлилась, а чуть оглядишься — и поминай как звали. Я же вижу, ты девчонка неглупая, стариков наших жалеешь. Это мы уже тут черствые стали, для нас это работа.

Юлька действительно понимала, что ее жизненные приоритеты начали меняться, и причина тому крылась здесь, в доме престарелых, — такое влияние на нее оказывали эти стоящие на пороге вечности люди. Многое из того, что казалось в жизни главным, отошло даже не на второй, а на пятый план. Она словно открывала жизнь с другой, совсем неизведанной стороны. О чем говорили и о чем жалели обитатели дома престарелых: о том, что мало общались с родными, много работали, рожали мало детей и мало учились. А еще о том, что не вечна наша земная жизнь, о том, что прожита она как-то неправильно, и многое не удалось сделать, но повторить — невозможно. О том, что слишком поздно поняли, что главное в этой жизни, а что поверхностное, что напрасно считали жизнь длинной, а она прошла за какой-то короткий миг. Если бы люди понимали все это раньше, когда еще есть возможность что-то исправить! В этих пожилых людях была какая-то неиссякаемая сила духа — они угасали, но не сдавались. Они словно возвращались к началу жизни, замыкая круг, и становились беспомощными как младенцы и, конечно, нуждались в опеке и уходе. К старости люди становятся болтливее, но это никак не распространялось на Глафиру Сергеевну, соседку погибшей Щукиной по палате, место которой тут же было занято престарелой женщиной со звучным именем Генриетта.