Власть пса - Дон Уинслоу

Парада, разыскав несколько старых палаток — может, он совершил набег на армию? — думает Арт, — устроил кухню, где раздает бесплатную еду, и передвижной госпиталь. Стол сооружен из нескольких щитов, положенных на козлы. Канистра с пропаном служит горелкой, на которой нагревается тонкий лист жести: на нем священник и несколько монашенок греют суп. Женщины готовят тортильяс на гриле, установленном над открытым огнем в нескольких шагах далее.

Арт заходит в палатку, там медсестры купают ребятишек, протирают им руки, готовя для уколов от столбняка, их делает врач при ранках и порезах. Из другого конца большой палатки до Арта доносится детский визг. Он подходит ближе и видит: Парада ласково воркует над маленькой девочкой, у нее на руках ожоги. Глаза девочки округлились от страха и боли.

— Самая богатая опиумом земля в Западном полушарии, — негодует Парада, — а нам нечем облегчить боль ребенка.

— Если б мог, я бы поменялся с ней местами, — говорит Арт.

Парада долго смотрит на него:

— Я верю тебе. Жаль, что ты не можешь. — И целует девочку в щечку. — Иисус любит тебя.

Маленькой девочке больно, думает Парада, а мне больше нечего сказать ей. Тут есть ранения и пострашнее. Некоторых людей так избили, что врачам придется ампутировать им руки, ноги. А все из-за того, что американцы не в состоянии разобраться со своими наркоманами. Они явились сжечь маковые поля, а жгут детей. Позволь мне сказать тебе, Иисус, сейчас тебе самое время вернуться.

Арт ходит следом за Парадой по палатке.

— Иисус любит тебя, — бормочет Парада. — В такие вот ночки я задумываюсь: может, все это чушь? А что тебя привело сюда? Чувство вины?

— Что-то вроде.

Арт вынимает из кармана деньги и протягивает Параде. Это все его жалованье за последний месяц.

— На них можно купить лекарства, — говорит Арт.

— Благослови тебя Бог.

— Я не верю в Бога.

— Не важно, — отвечает Парада. — Зато он верит в тебя.

Тогда он, думает Арт, тот еще простофиля.

Куда б мы ни ехали, мы поминаем там

Страну, превратившую в беженцев нас,

Из страха перед священниками с пустыми блюдами,

Из чувства вины перед плачущими статуями святых.

Шейн Макгоуэн.

«Пустились в плавание тысячи»

Адская Кухня

Нью-Йорк

1977

Кэллан вырос на кровавых историях.

Про Кухулина, Эдварда Фитцджеральда, Вулфа Тоуна, Родди Маккорли, Патрика Пирса, Джеймса Коннелли, Шона Саута, Шона Барри, Джона Кеннеди, Бобби Кеннеди, про Кровавое Воскресенье и Иисуса Христа.

Наваристая кровавая похлебка ирландского национализма и католицизма, или ирландского католического национализма, или ирландского национального католицизма. Хоть так, хоть эдак.

Стены маленького дома без лифта в Вестсайде и стены начальной школы Сент-Бриджет украшены, если тут подходит это слово, дрянными картинами с изображениями жертв: Маккорли, повешенный на мосту Тум; Коннелли, привязанный к стулу, лицом к отряду британцев, расстреливающих его; Сент-Тимоти со стрелами, торчащими из него; беспомощный Вулф Тоун, перерезающий себе горло бритвой, но все перепутавший и полоснувший вместо яремной вены по трахее — дыхательному горлу; однако ему все-таки удалось умереть до того, как его успели повесить; бедный Джон и бедный Бобби, глядящие с небес; Христос на кресте.

А в школе Сент-Бриджет, конечно, еще и Двенадцать станций Крестного пути: избиение Христа плетьми, терновый венец, Христос, сгибающийся под тяжестью креста, с трудом бредущий по улицам Иерусалима. Гвозди, вонзающиеся в его святые руки и ноги. Совсем маленьким Кэллан приставал к сестре: «А Христос — ирландец?» — и та, вздохнув, отвечала: «Нет, но мог бы быть».

Теперь Кэллану семнадцать, и он наливается пивом в пабе Лиффи на углу Сорок седьмой улицы и Двенадцатой авеню со своим дружком О'Бопом.

В баре сидит еще, кроме бармена Билли Шилдса, только Малыш Микки Хэггерти. Устроился Малыш за дальним концом барной стойки, напиваясь всерьез перед предстоящей ему встречей с судьей, который наверняка перекроет ему доступ к следующему стакану «Бушмиллса» на восемь, а то и двенадцать лет. Явился Малыш Микки с целой кучей четвертаков и все скормил музыкальному автомату, нажимая все время одну и ту же кнопку «Е-5». И весь последний час Энди Уильямс мурлыкает «Лунную реку», но дружки не возражают, потому что им хорошо известно про украденную Малышом Микки говядину.

Стоял один из тех убийственно жарких августовских дней в Нью-Йорке, про которые говорят: «Дело не в жаре, дело во влажности», когда рубашки липнут к спинам, а обиды — к душам.

Про обиду и толкуют О'Боп с Кэлланом.

Они сидят за стойкой, потягивая пиво, и О'Боп просто не в силах расстаться с этой темой.

Говорят о том, что сотворили с Майклом Мэрфи.

— Нет, с Майклом Мэрфи они поступили не по справедливости, — твердит О'Боп. — Не по-честному так.

— Верно, верно, — согласно кивает Кэллан.

А случилось с Майклом Мэрфи вот что: он застрелил своего лучшего друга Кении Мэхера. Ну как оно бывает: оба были в тот момент в мертвой отключке от «грязи» — коричневого мексиканского героина, он в ту пору ходил по кварталу, вот так оно все и приключилось. Вспыхнула ссора между двумя наркоманами, слишком бурная, Кении малость помял Майклу кости, а Майкл взбеленился, побежал, купил маленький пистолет и, ворвавшись к Кении домой, засадил ему заряд в голову.

А потом уселся посреди дерьмовой Сорок девятой улицы, рыдая из-за того, что убил своего лучшего друга. О'Боп, проходивший мимо, поскорее увел его оттуда, пока не подоспели копы, а уж в Адской Кухне, это такой квартал, копам никогда не разнюхать, кто оборвал путь Кении до времени.

В квартале единственно копам и было неизвестно, кто прикончил Кении Мэхера. До всех остальных слушок уже дошел, в том числе и до Эдди Фрила, а это дурная новость для Мэрфи. Эдди Фрил — Мясник собирает дань для Большого Мэтта Шихэна.

А Большой Мэтт Шихэн — хозяин квартала, он заправляет Вестсайдским союзом докеров, местными профсоюзами водителей грузовиков, в его руках игорные заведения, ростовщики, проститутки; в общем, куда ни ткни — везде он. А Мэтт Шихэн не одобряет наркотики в квартале.

И очень гордится этим, и потому так популярен у пожилых жителей Кухни.

«Говорите про Мэтта, что хотите, — заявляют они, — зато он не подпускает наших детей к наркотикам».

Кроме Майкла Мэрфи, Кении Мэхера и еще пары десятков других, но это никак не сказалось на авторитете Мэтта Шихэна. А поддерживает репутацию Мэтта в основном Эдди Мясник: весь квартал до смерти его боится. Когда Эдди Мясник является за данью, человек платит. Предпочтительно деньгами, но если деньгами не получается, то расплачивается кровью и переломанными костями. После чего все равно остается должен.