Источник - Джеймс Миченер

Последующие дни были просто восхитительны. Отец Эйсебиус, расставшись со своим высокомерием, позволил местному сирийскому священнику показать то давнее место, где императрица Елена преклонила колени. Он решил, что тут и быть алтарю новой базилики. Иоханан смотрел, как христиане мерили шагами пространство к северу от синагоги. Они искали место, где лучше всего будет смотреться их здание, и, поскольку еще не пришло время, когда церковь настаивала, чтобы алтарь был обязательно сориентирован на восток, они рассматривали то один вариант, то другой, но наконец Эйсебиус подозвал Иоханана и спросил его, что он думает о решении разместить базилику под углом к синагоге, ближе к северо-восточной стороне ее.

– Почва тут надежная? – спросил архитектор.

– Конечно, но ведь вам придется снести… – И в памяти у Иоханана всплыли имена тех людей, дома которых стояли на этом месте: Шмуэль-пекарь, Эзра, Хабабли-красильщик, его сын Авраам… всего тридцать домов!

Эйсебиус кивнул.

– В последующие годы многие будут посещать эту церковь. Паломники из таких мест, о которых ты даже не слышал.

– Но тридцать домов!

– А что ты предлагаешь? – спросил испанец, делая вид, что хочет получить совет, но не собираясь отступать от своих намерений. – Чтобы мы снесли вашу синагогу?

Когда Иоханан осознал, о чем идет речь, он послал Менахема в Тверию, дабы тот посоветовал ребе Ашеру как можно скорее возвращаться в Макор, поскольку готовится решение, которое может полностью изменить будущее города. Когда молодой человек добрался до Тверии, он нашел ребе и выложил ему все, что происходит:

– Снесут тридцать домов. Большинство еврейских. Шмуэля, Эзры, вашего зятя… – Он торопливо перечислил семьи, которым предстояло потерять свои дома.

Сидя со скрещенными руками, прикрытыми седой бородой, ребе Ашер терпеливо выслушал его и затем сказал своему удивленному гостю:

– Здесь, в Тверии, обсуждение будет длиться еще три дня, и уехать до конца его мне просто невозможно. Езжай, возвращайся домой, Менахем, и скажи всем этим семьям, чтобы они перебирались, куда укажет священник. Не сомневаюсь, что христиане найдут им и новую землю, и новые дома.

– Но, ребе Ашер…

– Мы уже четверть столетия знаем, что тут по велению Господа будет возведена церковь, – сказал старый ребе, – и все мы должны быть готовы к этому дню. – И он спокойно, без всякой паники вернулся в беседку, увитую виноградом, где великие мыслители обсуждали вопрос о порядке повторного замужества вдовы – этой темой они занимались уже несколько лет.

Но когда мельник рассказал остальным раввинам о событиях в Макоре, они прервали свою дискуссию о толковании законов, чтобы на скорую руку рассмотреть проблему, которая вот уже несколько лет висела над ними. Ребе из Цфата выразил мнение большинства:

– Не вижу оснований для тревоги. Эта так называемая христианская церковь из Константинополя – тот же иудаизм, только в другом обличье. В прошлом мы видели много таких отклонений, и большинство из них даже следа по себе не оставили.

Но старый вавилонский ребе понимал, что происходит, потому что в своем междуречье, где лежали древние районы Персии, он уже сталкивался с давлением христианства и знал, какой мощной жизненной силой обладает новое учение.

– Это не так, как вы говорите, – предупредил он. – У евреев один Бог. У христиан их три, и их церковь – это не отклонение, а новая религия. И более того – в прошлом никто из великих императоров не принимал под свою руку какое-либо отклонение, но Константин это сделал. Вот тут-то и кроется главное отличие.

– Они обладают такой силой, эти христиане?

– Я видел их армии. В бою они воспламеняются силой духа.

Ребе из Кефар-Нахума сказал:

– Меня беспокоит лишь фанатизм паломников, которые являются в наш город. До появления императрицы Елены к нам забредало лишь несколько человек в год, но после нее все изменилось. Теперь они прибывают сотнями и спрашивают: «Не тот ли это Капернаум, где евреи осудили Иисуса?» И плюют на синагогу.

– А вот меня занимают отнюдь не паломники, – вступил в разговор ребе из Цфата. – А сборщики налогов. Они были вынуждены стать христианами. И теперь считают, что их обязанность – досаждать нам.

Молодой раввин из белой синагоги в Бири выразил уверенность, что между иудаизмом и новой религией установятся нормальные отношения:

– Как только что сказал ребе Ханания, на самом деле они евреи. Они почитают нашу святую Тору. Они почитают нашего Бога. И мы должны относиться к ним как к любой другой малой секте…

– Нет малой секты, – повторил старый ученый из Вавилона, – если ей покровительствует император.

– Мы пережили многих императоров, – сказал раввин из Бири.

Дискуссия перешла к ряду неприятных инцидентов, которые начали беспокоить Галилею, и, когда раввины кончили обмениваться информацией, выяснилось, что во всех городах, кроме Макора, происходили волнения, в ходе которых еврейская молодежь сопротивлялась византийским сборщикам налогов – правда, их требования превосходили все пределы. В Кефар-Нахуме сопротивление достигло такого размаха, что солдаты были вынуждены разогнать бунтовщиков, но до открытых столкновений еще не доходило. Когда картина событий обрела законченный вид, он предстал довольно зловещим.

И тогда раввин из Бири сформулировал самую главную проблему:

– Сборщики налогов говорят, что они должны собрать побольше денег для строительства церквей этой новой секты. Мои евреи отказываются соглашаться с этим налогом, а солдаты кричат: «Разве не вы распяли Иисуса?» – и тут уж разгораются страсти.

И вот тут ребе Ашер – ныне он стал одним из самых старых членов группы – предложил разработать правила, которыми должны будут руководствоваться раввины:

– Бог попросил нас поделиться этой землей с мощной сектой Его религии. Мы с уважением относимся к взрослеющим детям; давайте точно так же относиться и к новому движению. Мягче, мягче.

Из всех мыслителей, что присутствовали в этот день, только вавилонянин считал христианство новой религией; остальные же рассматривали ее как очередное движение еврейских отщепенцев, к которому относились и ессеи, и эбиониты. В лучшем случае они сравнивали христиан с самаритянами, то есть с евреями, которые признавали только Тору и отказывались верить в боговдохновленность остальных книг Ветхого Завета. Как уточнил раввин из Бири:

– Самаритяне разделили надвое нашу священную книгу, а христиане удвоили ее своей новой книгой. Но в глубине души все они верны иудаизму.

И, испытывая некую странную растерянность, ребе Ашер в последний раз попрощался с мудрецами из Тверии. Он не догадывался, что больше никогда не встретится со своими собеседниками, и, расставаясь, даже не приостановился, чтобы бросить последний взгляд на беседку, обвитую виноградом, под сенью которой возводилась ограда вокруг Торы, и на бородатые лица тех, кто столь страстно спорил с ним в последние двадцать два года. Когда его белый мул поднялся на вершину холма под Цфатом, он не оглянулся на осеннюю красоту Тверии с ее тихо ветшавшими римскими зданиями, но на следующее утро, рыся к Макору, он бросил прощальный взгляд на море Галилейское и на его восточном берегу в последний раз увидел Тверию, этот прекрасный город, дом Ирода, прибежище тех, кто любил тихие ночи, место, где испытали муки рождения две новые религии, где отходил ко сну Иисус и спорили раввины, где Петр ловил рыбу и великий Акиба лежал на смертном ложе, город, где волны с тихим шепотом наползали на берег, давший жизнь Талмуду. Тверия, Тверия…