Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

– Великий Царь, судя по всему, ждет нас на гладкой, как стол, равнине в одном дневном переходе отсюда.

– Прекрасно! – воскликнул Пердикка. – Тогда выступаем. Не хочу, чтобы он соскучился.

– Однако известие, полученное Евмолпом из Сол, пришло от персов. Нельзя исключать, что это ловушка.

– Вот именно: не надо забывать Исс, – проворчал Леоннат. – Этот сукин сын всех нас продаст, лишь бы спасти свою задницу!

– Брось! – осадил его Пердикка. – Хотел бы я посмотреть на тебя, окажись ты на его месте. Какой смысл ему нас предавать? Я Евмолпу верю.

– Я тоже, – поддержал его Александр. – Но я говорил не об этом. Известие могло быть подброшено специально, чтобы заманить нас в безвыходное положение.

– В таком случае что ты намерен делать? – спросил Лисимах, наливая товарищам вина.

– Этой ночью мы узнаем от Гефестиона, действительно ли они так далеко от реки, а завтра перейдем брод и двинемся в направлении вражеского войска. Через два или три парасанга пошлем разведывательный отряд посмотреть, как обстоят дела. Потом соберем военный совет и атакуем.

– А боевые колесницы? – спросил Птолемей.

– Оставим их без дела, а потом бросимся всеми силами в центр. Как при Иссе.

– Мы побеждаем, они проигрывают. Азия наша, – лаконично заключил Неарх.

– Легко сказать, – вмешался Селевк, – а попробуйте представить себе, как понесутся по равнине эти жуткие машины: тучи пыли, грохот ободьев, косы вращаются, сверкая на солнце. По-моему, они постараются смести наши отряды в центре, в то время как конница обойдет нас с флангов.

– Селевк не так уж не прав, – сказал Александр, – но сейчас не время гадать о планах противника. Что касается колесниц, поступим так же, как «десять тысяч» при Кунаксе. Помните? Тяжелая пехота расступилась, освободив коридоры, в которые они проехали, не причинив никому вреда, а лучники тем временем повернулись назад и стреляли возницам в спину. Куда больше меня волнует другое: если не подует хоть небольшой ветерок, с началом сражения поднимется такая пыль, что не различишь пальцев, поднесенных к носу. Придется полагаться на трубы, чтобы сохранять взаимодействие между частями. А пока будем есть и веселиться. Нет причин терзаться сомнениями: мы всегда побеждали, победим и на этот раз.

– Ты действительно думаешь, что на этом пустынном участке нас будет ждать миллионное войско? – спросил Леоннат, явно встревоженный. – Клянусь Гераклом, я не могу даже представить такого! Сколько это – миллион человек?

– Я тебе скажу, – вмешался Евмен. – Это означает, что для победы каждому из нас придется убить по два десятка, и еще останется.

– А я не верю в это, – сказал Александр. – Прокормить миллион человек в постоянном движении почти невозможно. А вода для миллиона лошадей? А прочее? Я думаю… Я думаю, их вдвое меньше, то есть чуть больше, чем было при Иссе. Как бы то ни было, я вам сказал: подождем и сами увидим, как обстоят дела, когда вступим в прямой контакт с противником.

Слуги начали подавать на стол яства, и Александр, чтобы развеселить друзей, велел позвать недавно прибывших из Греции гетер-«подруг». Среди них выделялась одна афинянка необыкновенной красоты, смуглая, со страстными глазами и упругим телом божественного сложения.

– Посмотрите на это чудо! – воскликнул Александр, как только она вошла. – Разве она не поразительна? Знаете, она позировала обнаженной великому Протогену для статуи Афродиты. Ее зовут Таис, и в этом году ее провозгласили «каллипигой».

– То есть самой красивой попкой в городе, верно? – усмехнулся Леоннат. – Можно посмотреть?

– Всему свое время, мой пылкий козлик, – ответила девушка с лукавой улыбочкой.

Леоннат ошеломленно повернулся к Евмену:

– Ни одна женщина еще не называла меня «пылким козликом». Не понимаю, комплимент это или оскорбление.

Вошли и другие «подруги», все очень изящные, и прилегли рядом с сотрапезниками, пока подавали ужин. Птолемей в качестве симпосиарха установил, что вино следует разбавлять в пропорции один к одному, и это решение вызвало всеобщее одобрение.

Когда все наелись и изрядно напились, Таис начала танцевать. На ней был лишь короткий хитон, а под ним – ничего, и при каждом обороте она щедро открывала то, за что получила приз в Афинах.

Вдруг, схватив флейту с одного из столов, она начала аккомпанировать собственному танцу, и эта музыка словно обволокла ее тело, продолжавшее кружиться все быстрее, а потом вдруг рассыпалась каскадом резких, почти визгливых нот. Девушка припала к земле, как дикий зверь перед прыжком, тяжело дыша и лоснясь от пота. Затем заиграла снова, и мелодия донеслась до солдат, неподвижно стоящих на часах. Нежнейшая мелодия, сопровождавшаяся чрезвычайно мягкими и гибкими движениями, страстными, соблазнительными жестами.

Мужчины перестали смеяться, и сам царь замер, зачарованный этим кружением, которое вновь принялось следовать ускоряющемуся ритму музыки. Таис совершенно заполнила собой ограниченное шатром пространство, пропитала его запахом своей кожи, ароматом своих иссиня-черных волос. Чувствовалось, что в этом танце заключена какая-то неодолимая энергия, таинственные могучие чары, и в памяти Александра вспыхнуло воспоминание из прошлого: ночь и флейта, на которой играла его мать Олимпиада в укромной чаще эордейского леса, когда она созвала в ночи оргию, комос вакхического опьянения.

Но вот Таис в изнеможении упала, тяжело дыша, и глаза у всех загорелись жгучим желанием. Однако никто не смел двинуться с места, ожидая, как поведет себя царь. В этот миг напряженную до судорог тишину разорвало конское ржание и топот копыт, и вскоре вошел Гефестион, весь в поту и пыли.

– Войско Дария в полудне пути, – переводя дыхание, сообщил он. – Их сотни тысяч, и их костры сверкают в ночи, как звезды на небе, их боевые рога перекликаются по всей равнине.

Александр встал и огляделся, словно вдруг очнулся от сна, а потом проговорил:

– Идите спать. Завтра перейдем брод, а вечером, на закате солнца, соберем военный совет.

Глава 11

Течение Тигра было довольно сильным, даже в месте брода, и пехотинцы, попытавшиеся перейти первыми, вскоре встретились со значительными трудностями, так как на середине реки быстрая вода доходила до груди. Особенно мешали щиты: если их держали низко, они чересчур сопротивлялись течению, и людям приходилось бросать их; а поднимая щиты повыше, солдаты теряли равновесие, и их несло прочь.

Парменион отдал приказ натянуть с берега на берег два каната и сформировать двойной кордон из привязанных друг к другу солдат без щитов – один выше по течению от брода, чтобы ломать поток воды, а другой ниже, чтобы ловить тех, кого уносило стремниной. Под прикрытием этого живого барьера старый полководец велел пропустить всю оставшуюся тяжелую пехоту. Последней переходила конница, а за ней двигались повозки с провизией и обозы с женщинами и детьми.