Сердце бури - Хилари Мантел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто такие бриссотинцы? Хороший вопрос. Видите ли, если вы обвиняете людей в преступлении (например, и особенно, в заговоре) и отказываетесь судить каждого по отдельности, то со временем становится очевидно, что они представляют собой некую общность и между ними есть связь. И если вам заявляют: вы бриссотинец или вы жирондист, – попробуйте это опровергнуть. Попробуйте доказать, что у вас есть право говорить за себя.
Сколько их? Десять заметных людей, шестьдесят-семьдесят ничтожеств. Возьмем, к примеру, Рабо Сент-Этьена:
Когда Национальный конвент очистится от людей этого сорта и начнутся расспросы, каким был настоящий бриссотинец, я стану ходатайствовать, чтобы из кожи кого-нибудь из них набили чучело и разместили в Музее естествознания, поэтому выступлю против того, чтобы его гильотинировали.
Бриссо: его жертвователи и ораторы, его протоколы и памятные записки, его хитрецы и легковеры.
Бриссо: его способы, намерения, средства для достижения цели, его обстоятельства и уловки, промахи и остроты, его прошлое, настоящее, его бесконечный мир.
Я утверждаю, что правое крыло Конвента, и особенно его вожаки, почти в полном составе сторонники монархии и сообщники Дюмурье, что ими руководят агенты Питта, герцога Орлеанского и Пруссии, что они хотят разделить Францию на двадцать-тридцать федеративных республик, чтобы республики не осталось. Я настаиваю, что в истории не было примера столь неопровержимых, столь убедительных доказательств заговора, чем заговор Бриссо против Французской республики.
На самом верху Лестницы королевы в Тюильри есть анфилада сообщающихся комнат, которые кишат писарями, секретарями, курьерами, офицерами, поставщиками, судейскими чиновниками и официальными лицами Коммуны. В дальней комнате правительственные курьеры в сапогах со шпорами ждут посланий. Снаружи пушки и шеренги солдат. Комната в самом конце была когда-то личным кабинетом Людовика Последнего. Вход туда строго запрещен.
Теперь эта комната принадлежит Комитету общественного спасения. Комитет надзирает за советом министров и ускоряет его решения. Люди называют его Комитетом Дантона и гадают, чем тот занимается в своей берлоге с зелеными обоями, уперев локти в большой овальный стол, покрытый зеленым сукном. Дантон считает зеленый беспокойным, неприятным цветом. Над его головой позвякивает хрустальная люстра, в зеркалах отражается его бычья шея и лицо со шрамом. Порой он выглядывает из окна в сад. На площади Людовика XV, ныне площади Революции, работает гильотина. Дантон воображает, будто слышит из кабинета, как Сансон зарабатывает на хлеб: лязгают шарниры, лезвия опускаются с глухим стуком. В эту минуту казнят армейских офицеров – по крайней мере, военные знают, как умирать.
В апреле было семь казней, вскоре их число несколько увеличится. Секционные комитеты готовы требовать арестов и будут скоры на расправу с недостаточно ретивыми патриотами, сторонниками аристократов, спекулянтами и священниками. Обыски, снабжение продовольствием, рекрутский набор, паспорта, доносы – трудно сказать, где заканчиваются полномочия секционных комитетов и начинается попечение Коммуны. Как-то Пале-Рояль оцепила полиция, и всех девиц согнали в кучу. У всех изъяли удостоверения личности. С час они, сбившись в стайки, честили своих обидчиков, на лицах под слоем румян застыли беспомощные гримасы. Потом им вернули удостоверения и велели идти на все четыре стороны. Маленький террор Пьера Шометта.
Отсюда Дантону приходится наблюдать за австрияками и пруссаками, англичанами и шведами, русскими, турками и Сент-Антуанским предместьем, за Лионом, Марселем, Вандеей и галереей для публики, за Маратом в якобинском клубе и Эбером у кордельеров, за Коммуной и секционными комитетами, трибуналами и прессой. Порой он думает об умершей жене. Не представляет, как проведет без нее лето. Дантон очень устал. Он отдаляется от якобинцев и вечерних собраний комитета. Дантон решил пустить все на самотек, замечают некоторые, решил самоустраниться. Другие говорят, нет, он не посмеет. Иногда к нему заходит Робеспьер, охваченный паникой и задыхающийся от астмы, подергивающийся в рукавах и воротнике безупречного сюртука. Робеспьер превращается в карикатуру на самого себя, замечает Люсиль. Если Дантон не дома, где вокруг него увивается малютка Луиза, он с Демуленами – он там практически поселился, как некогда Камиль почти не вылезал из его гостиной.
Его страсть к Люсиль теперь не более чем привычка, формальность. Он начинает понимать, насколько она далека от идеала основательной, деятельной и простой женщины, которая нужна ему для домашнего уюта. То, просидев день над Руссо, она вдруг объявит, что созрела для буколической жизни, и едет в деревню, забрав у бабушки отчаянно рыдающего внука; здесь она будет строить планы его образования. С распущенными волосами, в соломенной шляпе с широкими полями, Люсиль будет неумело пропалывать грядки с зеленью, чтобы почувствовать себя ближе к природе, по вечерам читать стихи на качелях под яблоней и ложиться не позже девяти.
Пройдет два дня, и рев Робеспьерова крестника начнет выводить Люсиль из себя. Раздав указания, чтобы свежие яйца и салат прислали ей вслед, она сорвется с места и вернется на улицу Кордельеров, беспокоясь, что пропустила уроки музыки и что за время отсутствия муж ее бросил. На кого ты похож, набросится она на Камиля. Что ты ел, с кем спал? Затем всю неделю будут званые вечера и веселье до утра. Младенца вернут бабушке, нянька удерет следом.
В ином настроении Люсиль с раннего утра усаживается на синюю кушетку и так глубоко погружается в мечтания, что никто не смеет побеспокоить ее ни словом, ни взглядом. Воскреснув от мечтаний, Люсиль заявляет: а знаете, Жорж-Жак, иногда мне кажется, революция – не более чем моя фантазия, слишком все необъяснимо и странно. А еще я думаю, что нафантазировала Камиля: что, если он всего лишь мое изобретение, дух, которого я вызвала из глубин моей души, мое призрачное второе «я», которому было суждено избавить меня от моих метаний?
Дантон думает о ее словах и о собственных созданиях: двух умерших сыновьях и женщине, погибшей – он действительно в это верит – от его бессердечия. Его мирные планы отвергнуты, а теперь еще и трибунал.
Трибунал заседает во Дворце правосудия, в помещении, смежном с тюрьмой Консьержери – в готическом зале, вымощенном мраморными плитами. Председатель Монтане – человек умеренный, но его всегда можно сместить. Подождите осени, нас ждет зрелище вице-председателя Дюма, вечно пьяного, краснорожего и рыжего, которого иногда приходится доводить до стола под руки. Он председательствует, положив на стол два заряженных пистолета, а его квартира на улице Сены похожа на крепость.
У трибунала есть присяжные – проверенные патриоты, которых выбрал Конвент. Субербьель, врач Робеспьера, один из них. Он в растерянности мечется между зданием суда, больницей и своим знаменитым пациентом. Морис Дюпле тоже член трибунала. Он не любит эту работу и никогда не упоминает о ней дома. Еще один, гражданин Реноден, по профессии скрипичный мастер, зачинщик стычки в якобинском клубе – одной из тех беспричинных вспышек насилия, которые теперь происходят регулярно. Стоя напротив гражданина Демулена и отчаявшись убедить его словом, он хватает его за грудки и швыряет через всю комнату. Привратники, не церемонясь, оттаскивают его назад, голос Ренодена перекрывает возмущенный ропот с галереи для публики: «В следующий раз я тебя убью, в следующий раз я тебя убью!»
