Фаворит - Валентин Пикуль

— Пришлось самому знамя развернуть и пойти вперед, дабы примером людей увлечь за собой. Тут меня и шваркнуло…

Он просил отпуск в Европу ради лечения.

— Копии моей отказа ни в чем не будет, — сказал Потемкин.

По его совету Екатерина перечла рапорт о подвиге Михаила Илларионовича: «Сей штаб-офицер получил рану пулей, которая, ударивши его между глазу и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица». Слова Екатерины для истории уцелели: «Кутузова надо беречь — он у меня великим генералом станется!» Она отсыпала для него 1 000 золотых червонцев, которые по тогдашнему времени составляли огромную сумму.

— Передай от меня и скажи инвалидному, что тревожить его не станем, покудова как следует не излечится…

Проездом через Берлин увечный воин представился в Сан-Суси Прусскому королю. Фридрих просил его подойти ближе к окну, чтобы лучше разглядеть опасную и страшную рану.

— Вы счастливый человек, — сказал король. — У меня в прусской армии с такими ранениями мало кто выживает…

Сейчас король был озабочен делами «малого» двора. Сватая принцессу Гессен-Дармштадтскую за Павла, он рассчитывал, что она, благодарная ему, станет влиять на мужа в прусских интересах «Северного аккорда». Но тут явился красивый нахал Андрей Разумовский и разом спутал королевские карты, соблазняя Natalie политической игрой с Испанией и Францией.

— Кажется, я свалял дурака, — признался король сам себе. — Натализация екатеринизированной России не состоялась… жаль!

По натуре циник, ума практичного, он откровенно радовался слухам о слабом здоровье великой княгини: пусть умрет.

— Ладно. Поедем дальше, — сказал король, не унывая, и надолго приник к флейте, наигрывая пасторальный мотив, а сам думал, как бы выбросить Разумовского с третьего или, лучше, даже с четвертого этажа того здания, которое называется «европейской политикой».

Широко расставленными глазами граф Андрей Разумовский взирал на великую княгиню, и она, жалкая, приникла к нему:

— Мы так давно не были наедине, а я схожу с ума от тайных желаний… Что делать нам, если эта курносая уродина не отходит от меня ни на шаг, а он мне всегда омерзителен.

— Я что-нибудь придумаю, — обещал ей граф…

За ужином он незаметно подлил в бокал цесаревича опий. Павел через минуту выронил вилку, осунулся в кресле:

— Спать… я… что со мною… друзья…

Разумовский тронул его провисшую руку.

— Готов, — сказал он женщине.

— Какое счастье, — отвечала она любовнику.

Когда Павел очнулся, Natalie с Разумовским по-прежнему сидели за столом. Павел извинился:

— Простите, дорогие друзья, я так устал сегодня, что дремота сморила меня… Скажите, я недолго спал?

— Достаточно, — отвечала ему жена. — Мы провели это время в бесподобном диалоге… Жаль, что вы в нем не участвовали!

Прусский король закончил играть на флейте.

— А что поделывает старая карга Мария-Терезия после того, как Румянцев заключил выгодный для русских мир?

— Она часто плачет, — отвечал ему Цегелин.

Фридрих, продув флейту, упрятал ее в футляр.

— Она всегда плачет, обдумывая новое воровство, и нам, бедным пруссакам, кажется, что пришло время беречь карманы.

Фридрих не ошибался: уж если из Вены послышались рыдания императрицы, так и жди — сейчас Мария-Терезия кого-то начнет грабить. Так и случилось! Солдаты императрицы венской каждую ночь незаметно передвигали пограничные столбы, постепенно присоединяя к австрийским владениям Буковину, а дела России сейчас не были таковы, чтобы вступиться за буковинцев, издревле родственных народу русскому. Напыщенный девиз венских Габсбургов гласил: «Austriae est imperare ordi universo» (назначение Австрии — управлять всем миром). Чтобы укрепить свою кавалерию, Мария-Терезия как раз в это время хотела закупить лошадей в России. Екатерина — в отместку за Буковину! — ответила ей хамской депешей: «Все мои лошади передохли». Фридрих II был солидарен с Петербургом в неприязни к Вене и писал в эти дни, что еще не пришло, к сожалению, время указать Римской империи ее подлинное место. В истории с захватом Буковины отчасти был повинен и Никита Панин: поглощенный придворными интригами, он уже не успевал вникать в козни политиков Европы, не предупреждал событий.

Екатерина в какой уже раз жаловалась Потемкину:

— Панин совсем стал плох! Даже о том, что творится в Рагузе и Ливорно, я узнаю со стороны…

— Так что там в Ливорно? — спросил Потемкин.

Английский посол в Неаполе, сэр Вильям Гамильтон, славный знаток искусств (а позже и обладатель жены, покорившей адмирала Нельсона), уведомил Орлова-Чесменского о том, что искомая персона, под именем графини Пинненберг, просила у него 7 000 цехинов и новый паспорт на имя госпожи Вальмонд для проживания в священном городе. Установлено: самозванка остановилась в Риме, в отеле на Марсовом поле, ищет связей с папской курией и пьет ослиное молоко, дабы избавиться от склонности к чахотке… Все стало ясно.

— За дело! — решил граф Алексей Григорьевич.

Он вызвал к себе в каюту испанца де Рибаса:

— Осип, чин капитана желателен ли тебе?

— О, Due (о, Боже)! — воскликнул тот, радуясь.

И тут же получил тумака по шее:

— Убирайся с эскадры и езжай в Рим…

Де Рибас с трудом поднялся с ковра, ощупал шею:

— За что такая немилость от вашей милости?

Орлов открыл ящик в столе, сплошь засыпанный золотом.

— Бери, — сказал, — полной лапой.

— А сколько брать?

— Сколько хочешь. И слушай меня внимательно…

…Все последние деньги Тараканова вложила в обстановку своей комнаты, придав ей деловой вид. Умышленно (но вроде бы нечаянно) поверх раскрытой книги она бросила янтарные четки; на рабочем столе, подле шляпы для верховой езды, положила прекрасную (но фальшивую) диадему. Самозванка соблазняла теперь курию, принимая каноников и прелатов, будущих кардиналов; при этом в кабинет как бы случайно входил иезуит Ганецкий, кланяясь низко, приносил бумаги с печатями.

— Ваше величество, — титуловал он ее, — извольте прочесть письмо от султана турецкого. Кстати, через барона Кнорре получена депеша от прусского короля Фридриха Великого.

— Я занята сейчас. Прочту потом. Не мешайте…

Тараканова теперь именем «сестры Пугачева» не бравировала, а папскую курию смущала клятвами: по восшествии на престол православная церковь России вступит в унию с католической. Прелаты внимали самозванке с благоговением, но ни в папский конклав, которому она хотела представиться, ни в свои кошельки, куда она хотела бы запустить лапку, прелаты ее не допускали.