Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

И., запрыгнув, устроился на откидном сидении из белого металла и принялся смотреть по сторонам. Сиденье было на редкость жесткое и вдобавок жутко ребристое — это кому же под стать?! Тоннель в недрах оказался равномерно освещен слабым неживым светочем, чем-то ветхим, этаким гнилиусом. По стенам уплывали назад проржавевшие трубы, пучки дряхлых кабелей, пахло сыростью, капала вода. Кое-где виднелись свежевыкопанные норы.

Из очередной норы, не замедлив, обваливая землю, мотая башкой, встряхиваясь, вылезло огромное страшилище. Это была тварь другого мира — толстое рыбье тулово в мокрой чешуе, колючий гребень на хребте, кривые когтистые лапы, зубастая пасть, из которой клубком вылезали щупальца с глазами. Вся она была покрыта светящейся слизью — «сопливая», как сплевывают москвалымские ухари. Чудовищная зверюга, спаси Лазарь! И. вцепился руками в борта вагошки — выноси, милая! Страшилище тяжелыми прыжками, гулко шлепаясь на брюхо, гналось за вагошкой, как голодные песцы за возком в ледяном Лесу.

Да это же Даг, внезапно доник И., легендарная рыба-зубатка из агадических мидрашей. Помните сон Моше о снулом и вспорхнувшем? Апокрифический рыбец! Горлумица преданий! Вылезла из суши. Верно, дочитался я — вот и повстречал. Это же мои неутоленные желания ползут, страхи потаенные пугают, подсозки за своим хвостом ныряют. Когда мы анализируем действительность в состоянии покоя, наутро, то наш разум еще справляется, похмельно хныкая. А вот ежели в движении… Когда вагошка едет… Тогда хыка выпадает. Вообще занимательно, конечно — когда у рыбы ноги, с когтями. Переходное звено от рыбака к рыбке. Подземноводное. Чуть не шесть тыщ лет этот проект в нас сидит — то-то позвоночник побаливает, костистый… Эх, были бы при себе стрелы с острыми клювами, как в Люке, или верный автоматик «кузя», будто в Саду — шуганул бы гаду! Хотя, может, Даг и добрая — и просто охотно бежит за хозяином, признав, тычется мордой, подгоняя, обнюхивая дорогу… Отогнать бы ее. По россказням, сия рыба кипы ест — и якобы отсюда колымосковское челомканье «ел кипалки». Что ж, рискнем. И. снял с себя верхний головной убор на меху и со словами «кс-кс» кинул его на рельсы — на фарт! — потом швырнул туда же черную фетровую шляпу, и напоследях, оторвав от волос, скормил самое кипу вместе с прищепкой. И вырос Лес, и Огонь, и Вода. И подействовало! Шапками закидал. Довольное чавканье, урчанье, удаляющееся журчанье… Отвязался.

Вагошка шла неспешно, словно невидимые волы вяло шлепали по незримой грязи, и призрачные колеса почти беззвучно скрипели и изредка вязли. «Медленно блед арба, да и хамеш и шеш не шустрее» — выплыло древняя несуетная фраза. Качались притчи на пристяжных… Нередко возникала тряска, и тогда на волнистом сидении И. интенсивно подскакивал, привычно выстраивая надвигающуюся действительность, предсказывая надбазис. Доеду ль, думал он, скептически выпятив нижнюю губу, а ежли да, то что там ждет, — возьми, пожалуйста, себя и вознеси на всесожженье, гуляя в огненной печи и подъезжая под — взгляни на небеса, с меня слетела шляпа… Нашли понятие порядка… Кассандра в баночку нассала… Занятно, каков он — храмовый зал Мудрых, знаменитый Улам? Уже увидеть — даяние провидения. Под ногами, небось, не короб с хламом, а огромная гексаграмма, выложенная белым и голубым эвеном на малахитовом полу. На стене, естественно, не календарь с картинками, а планы мирового господства — стрелочками указаны финансовые плато и протоки, пророчества банкротств, курсы продажи битв, индексы святотатств — Народный Колониальный Фонд! Посторонись, народцы, тише мыши — Скрипач на крыше! Да-а, Престол Мудрости и его престарелые сидельцы — одним танахом семерых побивахом. Мало-помалу. Сила Силычи! Сидят папаши, каждый парх и хитр — дела за удила дергают, проворачивают. Верховные Закулисчики. Превысокомногоблагорассмотрительствующий Кагал. Нагрянуть и застать врасплох — надыбать лики! Какие они по жизни, Мудрецы-семирамиды, люди Лазаря, существа, подручные Ему? Попробую представить. Недоступны, наверно, нагорны. Ждут, когда придет «тот человек». Также, возможно, строго у них, подобно Садам, свои сторожевые причуды — стой, уд вержовый, предъяви теуду!.. И надобно тогда достать гладкую писульку из раввината и вложить в скрюченные подагрой пальцы — мочевой кислоты-то наверняка в организме избыток, а эфто и есть генетика мудрости по гипотезам эфроимсонов — ссать не перессать! Ну, миквы не миновать с дороги — Дом Омовения — обмакнут, как полагается. Тут не забалуешь! Устроят затем церемонию Семи Благословений — заведут тебя, отмытого, в «умную» комнату и всемером отмудохают. Интересно при этом — что в их лицах, какая тайна ничтожества, обыденщины, покорности… Наели окорока? Или наоборот — костлявые шеи в морщинах, изможденные уши, ввалившиеся щеки, сгорбленный нос, черные бороды пучком, огненный взгляд — истовые старцы, животворцы. Сонм Стариков! Сразу за свое, за старое — пороть словами — ад, мол, дан, и именно на этом свете, да мы в нем и живем, да сложнее и гаже того, наше нынешнее существование — это потерянный ад какого-то счастливого другого мира, иного измера, где желтые львы на лужайках, что снятся нам в толк, где лежа в ложбинке снежинки прилежно читают ладонь… А мы здесь за них страдай, гля! Дождь Вечной Тоски! Хотя, кажется, движется ижица, сходят прописи, близится предел моего вредства, зец несчастной Стражи и соф поломатого стольничества, сдобренного застульными размышлениями. Было у меня три времени и пол-времени… Проехали уппум! В конце света замерцал тоннель! Теперь, уверен, ждут реальные властители Республики — Философы. То-то наспоримся всласть! Сейчас встретят: «Входи, Илья, не бойся! Осьмым будешь. Садись октаэдром…» Родная, семибратняя кровь! Настоять на штофе и принимать натощак на счастье — полегчает до отброса подков копыт и кисточки хвоста. Владыки семибатюшные! Барашки Лазаря. Семь верных пастырей. Наивысшая каста. Почти новая раса. А внешне незаметно. Беззубые улыбки… Каракули на полях… Мудрость есть — ума не надо? Оседлые всадники ерусалимские. Да, да, как я сразу не догадался — они в Ерусалиме! Практически почти наверняка. Впол вероятно. Оч может быть. Да и где же еще ты сквозь марево башен услышишь перегуды потерянных колоколен — благую весть священных мест, что Бог живет не по углам, а бродит по углям, срезая угол — увидишь камень белый и рядом шиповника куст, и в тенёчке Стены — Мудрецы семи пядей во лбах… По слухам, они вообще бестелесны и имеют форму мировой скорби и иронизирующей мудрости. Да и сам Ерусалим — не символ ли один, засален и миквян? Я читал источники, что бьют с носка, что на Древней Москвылами паломничества ко Гробу Господню в Ерусалим были, в основном, умозрительные, окололитературные, заулиссные — в силу то пахоты, то неохоты ходили в ранние сочинения-распевы реальных мюнхгаузенов и мифических афанасиев, заплывали китийно в приключенческие жития несторических летописцев-предшественников. Не ногами трудались, а рукописями — создавали «Малое Хождение». А я вот, жох, — натуральный продукт, большенький, сам-текст.

Сейчас, когда в ожидании покуда приеду, я верчусь на ребристой и жесткой сидешке вагошки, куда я запрыгнул в надежде добраться до точки, где поджидают меня Мудрецы (станция «Гробница Праотцев», пошучу, склепя сердце), я сознаю, что «наш мир — лишь ушкий мошт», как изгилялся некий Нахман из Гилеля, все прочее есть гиль и банька-спа (не путать — с пауками), намазан вздор вечор и поутряни, на масле шиш и чепуха в кармане, нас в швах, таящийся во швах, вошь тащит на аркане, ах, кранты открыты, снег истек, как фарш, опавший рафинад хрустит порошно, каюр везет каюк и чушь несут исусы, гуль-гуль, вер-вер, лилит в ногах, граничный возраст взлета, марш-марш, все выше и выше, и вы шестикрылы, Шем любит троицу вдвойне, лимит на спас, но я боюсь — не скромный постный мост (там есть хоть небо над и гицели-ловцы), а скоромная крысиная нора в огромной голове ниспосланного массе Сыра — ход-плешь проешь, однообразный спальный дырк-тоннель без света по концам, откуда не спастись — грызись, ползи, спасибо что дают, и досыта мозгуй спинным про прелесть запросто летать — на то есть прыть и шелковая нить, ступени стадий — стать… Или проснуться, глядь. Будь проще — и люди потянутся, и уснут на камнях. И лестница нам только снится… Скала и Крепость, антигравий под ногами! Кто я? шо я? куды я еду? Не скот, не дерево, не раб, но рабби! Мудрецы собьются в кучку передо мной, будут шепотом галдеть, пугливо поглядывая, а я встану, суров и беспризорен, и начну свою речь так: «Милостивые викниксоры БВР! Халдеи! Пришло время соснуть простым языком разума — я большего не домогаюсь…» Продолжительные жидкие аплодисменты, оставление без ужина.