Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Лихи представил на рассмотрение президента сообщение Гарриману, на котором должна была стоять подпись Рузвельта. Это сообщение пришло из Штабной комнаты в Уорм-Спрингс в 10:50. В 13:06 в Штабную комнату пришло сообщение от Рузвельта. В нем было только одно слово: «Одобрено»[1057]. Через девять минут после этого, в 13:15, президент сказал, глядя на Дейзи и положив левую руку на затылок: «У меня ужасно болит затылок»[1058]. Он рывком упал вперед и потерял сознание. Больше он в себя не приходил. В 15:30 он умер.

Все его великолепные планы: лично председательствовать на конференции в Сан-Франциско, затем совершить триумфальное турне по Европе, а потом сойти с корабля и проехать парадным кортежем по Лондону сквозь ликующие толпы народа в Букингемский дворец и нанести визит королю и королеве Англии, а по окончании своего президентского срока, может быть, стать первым Генеральным секретарем Организации Объединенных Наций («модератором», как он это себе представлял), – все это теперь развеялось, как дым. Люди во всем мире остро ощутили неожиданную утрату после смерти этого лидера. Томми Коркоран, один из первых членов его администрации, написал: «Я думал, что как только война закончится, он уйдет в отставку с поста президента, чтобы возглавить… Организацию Объединенных Наций, и станет всемирным председателем»[1059], – высказав тем самым надежды многих.

Часто причиной смерти Рузвельта называют его повышенное давление и слабое сердце, но это были лишь сопутствующие факторы, его смерть наступила не из-за этого[1060]. Непосредственной причиной смерти Рузвельта, которая, по словам доктора Брюэнна, грянула просто «как гром среди ясного неба», стало субарахноидальное кровоизлияние, вызванное аневризмой головного мозга, как определил позднее диагноз доктор Брюэнн. Подобная аневризма может развиваться в организме в течение многих лет. И разорваться она могла когда угодно – Рузвельт мог умереть и намного раньше.

* * *

12 апреля один из сотрудников дипломатической службы в посольстве США в Москве, Джон Мелби, устраивал прощальный вечер по случаю своего окончательного отъезда. Празднование в «Спасо-хаусе» было уже в разгаре, когда, уже далеко за полночь, дежурный по посольству позвонил послу Гарриману и сообщил ему, что он только что услышал в ночном выпуске новостей по радио, что умер президент США. Вечеринка уже постепенно заканчивалась, когда Гарриман вернулся в зал, где шло празднование, и сообщил всем собравшимся это известие. Как только он договорил, музыка сразу же смолкла, и все тут же покинули зал.

Поскольку Сталин был «совой» и постоянно работал всю ночь до раннего утра, все его сотрудники в Кремле работали по такому же распорядку. Поэтому, когда Гарриман позвонил Молотову, чтобы сообщить ему это известие, на его звонок ответил помощник Молотова Михаил Потрубах, который все еще находился на своем рабочем месте. Гарриман сказал, что хотел бы видеть Сталина и Молотова «во второй половине дня, может быть и раньше, если это возможно», а потом перезвонил ему через пять минут и попросил организовать ему встречу с Молотовым той же ночью. Как вспоминал Потрубах, «посол был явно не в себе»[1061]. Передав Молотову эту просьбу, Потрубах перезвонил Гарриману и сказал, что Молотов приедет в «Спасо-хаус» «немедленно, если послу Гарриману это удобно»[1062].

Молотов был обычно сдержан, холодно вежлив, но когда приехал той ночью в «Спасо-хаус», как вспоминал Гарриман, «он, казалось, был глубоко тронут и встревожен… и провел там некоторое время, говоря о том, какую важную роль сыграл президент Рузвельт в войне и в составлении мирных планов, с каким уважением относились к нему маршал Сталин и все русские люди, как высоко ценил маршал Сталин приезд президента в Ялту… Никогда раньше я не слыхал, чтобы Молотов говорил так искренне»[1063]. На следующий вечер Гарриману была назначена встреча в Кремле со Сталиным.

Когда на следующий день в 8 часов вечера Гарриман вошел в кабинет Сталина, там, как обычно, присутствовал и Молотов. Проявление эмоций было совершенно не свойственно Сталину, ни в одних воспоминаниях или рассказах очевидцев не упоминается, чтобы он проявил эмоциональность или поприветствовал кого-либо иначе, чем сухим, формальным рукопожатием. Однако в тот момент Сталин встречал Гарримана стоя, и, здороваясь, он взял его руку и задержал ее в своих руках. Так они и стояли – высокий, худощавый Гарриман и приземистый, коренастый Сталин, – пока маршал не выпустил руку Гарримана, затем они сели. Маршал, по словам Гарримана, был «глубоко потрясен и очень опечален, таким я его еще никогда не видел»[1064].

Сталин начал расспрашивать об обстоятельствах смерти Рузвельта. Он хотел удостовериться, что Рузвельт не был отравлен. Затем Сталин заявил о своей уверенности в том, что «при Трумэне в политике Америки не будет никаких перемен», несомненно, надеясь, что в ответ услышит какое-нибудь прояснение на этот счет – либо подтверждение этой мысли, либо несогласие с ней. Гарриман заверил Сталина, что перемен не будет, и пояснил, что послужило для Рузвельта основной причиной при выборе кандидатуры Трумэна: «Президент понимал, что ему необходимо будет добиться от Сената одобрения своих мирных планов… Вот почему, главным образом, на пост вице-президента он выбрал сенатора Трумэна»[1065]. Затем Гарриман вкратце проинформировал Сталина о том, какие возможные неопределенности и изменения неизбежно повлечет за собой внезапный приход к власти президента Трумэна, после чего Сталин воскликнул: «Президент Рузвельт умер, но дело его должно жить. Мы будем всеми силами и со всей готовностью поддерживать президента Трумэна».

Затем они побеседовали на тему конференции в Сан-Франциско. Гарриман упомянул о том, что Рузвельт был весьма огорчен предполагаемым отсутствием министра иностранных дел Советского Союза Молотова на этой конференции, президент выражал опасения, что это будет истолковано как знак возможного раскола между Россией и другими державами, чьи министры иностранных дел будут там присутствовать. Более того, это может также быть воспринято как показатель того, что Россия просто не придает первостепенного значения самой Организации Объединенных Наций. Сталин ответил, что он хотел бы незамедлительно заверить американский народ в своей приверженности дальнейшему сотрудничеству с этой страной. В связи с этим Гарриман предложил для подкрепления этих слов делом направить Молотова в Сан-Франциско. Кроме того, посол США высказал предложение, чтобы на пути в Сан-Франциско Молотов сделал бы остановку в Вашингтоне для встречи с Трумэном. Сталин задал несколько вопросов: было ли все сказанное Гарриманом только его личным мнением или это точка зрения нового президента и государственного секретаря? После того как Гарриман заверил его, что это мнение его личное, но правительство, которое он представляет, поддерживает его, «маршал Сталин однозначно заявил, что поездка г-на Молотова в Соединенные Штаты будет организована, хоть это и будет затруднительно»[1066]. Молотов не принимал участия в этой беседе, но во время их разговора, как вспоминал Гарриман, «г-н Молотов постоянно бормотал: “Время, время, время“». Гарриман мог воочию наблюдать, что послужило препятствием для поездки Молотова в Сан-Франциско: это был сам Молотов. На глазах у американского посла Молотов демонстрировал свое откровенное нежелание подчиняться приказам. Именно он настаивал на том, чтобы не ехать в Сан-Франциско, и Сталин, по-видимому, лишь уступил его давлению. Но теперь Сталин взял дело в свои руки, и Молотову не оставалось ничего другого, кроме как ехать туда вне зависимости от своего желания. В конце беседы, при прощании, Сталин ободряюще сказал Гарриману: «Наша политика в отношении Японии, как было решено на Крымской конференции, остается неизменной»[1067].