Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

суть: её мать слишком стара, чтобы применять знание древнегреческого каким-либо разумным способом. Если бы она, начиная с сегодняшнего дня, посвящала языку всё своё время, то, возможно, через энное количество лет освоила бы его в той мере, которая позволила бы использовать знания продуктивно, но для этого пришлось бы отказаться от ряда других целей. Что казалось маловероятным. Для чего Сесилии её греческий сейчас? Читать бессонными ночами «Одиссею» и в торжественном одиночестве бродить по пыльным античным греческим коридорам, под забытыми могильными сводами, но cui bono [230]? Величественно удалившись от мира, она отказалась от шанса поставить собственный талант на службу цивилизации и начать преподавать. После чего её жизнь превратилась в перемещение между библиотеками, единственным сотрудником которых стала она сама. Сесилия Берг бесцельно бродила между руинами. Ракель махнула рукой, попросив счёт.

На улице её встретил тёплый синий вечер, наполненный голосами и смехом, стрёкотом мопедов, стуком открывающихся окон, обрывками музыки. Она вышла из кафе ровно в тот момент, когда вдоль бульваров длинными жемчужными нитями зажглись круглые молочно-белые фонари.

* * *

На следующее утро из парижского пригорода отправился поезд на Копенгаген.

– Я очень надеюсь, что это Фредерика, – сказала Ракель. Мысль, что Фредерика может иметь ко всему какое-то отношение, посещала Ракель и раньше. Хотя, по большому счёту, все доводы в пользу этого исчерпываются словами Филипа и тем фактом, что Сесилия действительно доверяла датчанке. То есть всё вполне может быть правдой; впрочем, с той же вероятностью Ракель сейчас просто теряется в бредовых рассуждениях, пытаясь подогнать обстоятельства под собственные фантазии. Разве можно что-то знать наверняка?

– Альтернатив у нас всё равно нет. – Элис приподнял соломенную шляпу канотье и прикрыл ею лицо. – Ну, или мы ещё можем поехать в Берлин и случайно встретить её на улице. А что, отличный план. Плюс Фредерика всегда казалась мне подозрительной особой. – На последних слова Элис подавил зевок.

После вылазки на Сен-Жермен он вернулся поздно и сразу же начал рассказывать, как прошёл вечер. Он пытался проникнуть в подъезд дома, где жил папа, но дверь оказалась заперта. Тогда он нашёл старый дом Сержа Генсбура на рю де Верней и там выкурил сигарету пилигрима. Потом он просто гулял, съел кебаб, заблудился и вышел к Пантеону, где, как ему казалось, похоронен Жак Брель, но выяснилось, что нет. Потом он пил кофе в «Кафе де Флор», и официант там упорно говорил по-английски, что опровергало распространённое мнение о французских официантах. Примерно здесь Ракель уснула и проспала до утра, пока звонок будильника не пронзил её сознание страхом опоздать на поезд.

– Она наверняка ничего не знает, – сказала Ракель скорее для того, чтобы умилостивить судьбу, а не потому что в это верила.

– И мы это выясним, да?

Их мобильные звякнули одновременно. Сначала пришла эсэмэска с изображением какого-то дома на фоне назойливо-синего неба. Потом несколько отдельных сообщений:

Три недели в июле. Что скажете?

Море рядом. На пешем расстоянии от какого-то городка.

Элису: ты сможешь попрактиковаться во французском.

Общался с владельцем. Оч странный. Хочет ответ СЕЙЧАС погуглите Кассис

Элис вздохнул.

– Он тут хотел, чтобы мы отправились в Мачу-Пикчу и маниакально гуглил отели.

– Мне он об этом ничего не говорил.

– Это потому, что ты высказываешься в духе «зачем нам лезть на гигантский фаллический символ». А он, кстати, чуть не забронировал три билета в Перу. Мне кажется, ему некуда девать энергию. Ему нужно придумать какое-нибудь хобби.

– Он же занимается этой биографией Уоллеса.

– Если он её допишет, он реально не будет знать, куда грести дальше.

Сигнал сообщения раздался снова.

Поговорю с Густавом. Он наверняка тоже захочет поехать.

Или поближе к Парижу? Как добираться до континента?

Ракель удалила цепочку сообщений. За окном мелькали мосты и многоэтажные дома. Несколько месяцев назад совместный отпуск вызывал бы у неё энтузиазм, но сейчас это станет спектаклем в камерном театре. Папа нудит о каком-то адресе, где два месяца прожил Уоллес. Густав пьёт вино и читает газету. Элис невольно ломает комедию. И она, с застрявшим в горле криком.

Когда на вечеринке у Эллен парень-искусствовед из обычного любопытства расспрашивал её о Густаве – казалось, с тех пор прошла целая вечность, – Ракель была уверена, что хорошо знает собственного крёстного и может ответить на любой вопрос, не предав доверия. Теперь она сомневалась. Вся история утратила устойчивость, все точки крепления ослабли. Всё пришло в движение. Всему нужна переоценка. Отец и Густав дисквалифицированы, усердное молчание, пожатие плечами и победоносные улыбки лишили их права претендовать на правду. Сейчас она больше доверяла Филипу Франке, хотя видела его всего один раз, а их знала всю жизнь. Книга Филипа стала эпитафией утраченному. Признанием, что существует противоположность бессловесности и тишине. А те чемпионы исключительности, с которыми Ракель выросла, делали всё возможное, чтобы вообще не проронить ни слова.

Она вспомнила эпизод в Берлине, из тех, которые легко забыть, но этот в памяти закрепился. Сама по себе ситуация была вполне обычной. Густав выставлялся в этой его крутой галерее, и она пошла на вернисаж. Заметив её, он сказал ей несколько приветственных слов и отошёл поздороваться с кем-то ещё. Ракель осталась одна, вокруг были взрослые, дорого одетые и уверенные в себе люди. Ей захотелось тут же уйти, но странно было бы вообще не посмотреть на работы. Она встала на оптимальном расстоянии от картины с неясным размытым сюжетом, несколько раз моргнула. Глаза щипало от подступивших слез.

– Вы, видимо, Ракель?

Он представился как Стефан Веллтон, друг Густава. В нем всё было приятным: рукопожатие, британский акцент, низкий хрипловатый голос. По возрасту между пятьюдесятью и шестьюдесятью, редеющие седые волосы. Ракель заметила фотоаппарат, висевший на ремне через плечо, и Веллтон сообщил, что он фотограф.

– Lovely to meet you [231], – произнёс он. Похоже, он был в курсе подробностей её жизни. – Как идёт учёба? Что думаете о Берлине? – От его сдержанного вежливого внимания ей захотелось расплакаться. Он остановил проходившего мимо Густава и сказал:

– Я с большим удовольствием познакомился с твоей крестницей. – Густав что-то промямлил в ответ. Рука Веллтона так и держала его локоть, как бы не давая Густаву уйти. Ракель, переводя взгляд с одного на другого, лепетала, что картины потрясающие (она их едва увидела), но ей пора на вечеринку (явная ложь).

Следующим вечером Густав, как всегда, пригласил её на ужин. Долго рассказывал о выставке, но ни слова не сказал об этом Стефане. Как будто того не существовало. И чем дольше Густав о