Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

В этой операции Коля получил легкое ранение в правую руку. За находчивость и успешные боевые действия командир отделения разведки получил орден Боевого Красного Знамени, а остальные, в том числе и Коля, медали «За отвагу».

Вообще говоря, по положению, со штрафников после первого выполнения боевого задания, или после ранения, только снималась судимость, и их переводили в обычную воинскую часть, так как считалось, что они кровью искупили свою вину. Но в данном случае их подвиг был настолько значителен и полезен, что командование нашло возможным не только ходатайствовать о снятии судимостей, но и наградить орденами и медалями СССР.

Коля как раненый, помимо снятия судимости, перевода в нормальную часть и медали «За отвагу», получил еще и десять дней отпуска после госпиталя. Приехав домой в Свободный, он первым делом навестил нас. Наш шеф Херувимский и здесь оказался на высоте: не знаю как, но он уговорил начальника лагеря Александра Сергеевича Пушкина (надо же, такое совпадение!) отпустить на ЦЭС вместе со сменой и Аню Преснякову. На это время Григорий Иванович уступил им свой кабинет.

Вскоре Коля уехал обратно на фронт, и что с ним стало дальше, мне неизвестно.

Кроме нас, техперсонала, работали на ЦЭС еще и линейные монтеры, и кочегары и другие. Из кочегаров запомнились мне двое: Антропов и Вася Таскаев. Антропова, из-за некоторого сходства фамилий, окрестили Риббентропом, а он, не имея понятия, кто это такой, всегда откликался на это прозвище.

У нас на ЦЭС была неплохая баня с душем, куда иногда приходил купаться сам начальник оперчекистского отдела нашего лагеря капитан Симонов. Как-то, придя на ЦЭС, он услышал: «Эй ты! Долбаный Риббентроп! Опять пар упустил!» Узнав в чем дело, капитан возмутился: «Как это можно так оскорблять человека? Прекратить немедленно. Хотя Антропов совершил преступление и отбывает срок наказания, но разве можно его даже сравнивать с таким выродком, как Риббентроп!» Интересно, что он говорил про Риббентропа в 1939–1940 годах?

Вася Таскаев был бывшим стрелком охраны нашего лагеря. Небольшого роста, коренастый, очень добродушный и работящий. Свои десять лет он получил за то, что во время конвоирования на лесоповале у него какой-то зэк-уголовник совершил побег. Вася кричал ему вслед и даже стрелял, но «не попал». Беглеца в тот же день поймали на железнодорожной станции, а Васе сунули десять лет лагерей. За доброту и отзывчивость мы все его очень любили, а за то, что он получил срок за нежелание убивать человека, Васю уважали даже уркачи.

Заслуживает внимания и гроза уркачей Дальнего Востока – дядя Вася – Белостоцкий. Воинское звание у него было невысокое – старшина, но в системе охраны лагерей он пользовался значительным авторитетом. Высокого роста, худощавый, жилистый, около сорока лет, дядя Вася обладал мгновенной реакцией и недюжинной силой. Хорошо владел как огнестрельным, так и холодным оружием, знал приемы разной борьбы и был грозой уголовников. Почти всю жизнь он прожил на Дальнем Востоке и служил на разных гулаговских островах. Через его руки проходили тысячи людей. Память на лица у него была феноменальная: любого более-менее заметного преступника дядя Вася запоминал на всю жизнь. Если где-либо на Дальнем Востоке ловили беглеца, не желавшего назвать свою истинную фамилию, то нередко, вместо того чтобы послать в Москву дактилоскопический запрос, что было связано с немалыми трудностями и потерей времени, беглеца доставляли пред светлые очи дяди Васи. В большинстве случаев опознание производилось мгновенно: только взглянув на доставленного, дядя Вася, почти не задумываясь, отвечал: «Как же, знаю, это Иванов, он же Петров… и т. д. Находился у меня в таком-то лагере в 19… году, срок имел такой-то». Отпираться было бесполезно, дядя Вася никогда не ошибался.

Весь преступный мир, содержавшийся в системе БАМлага, боялся его как огня. Очень требовательный и даже жестокий к бандитам-рецидивистам, дядя Вася весьма справедливо и даже доброжелательно относился к фраерам и к оступившимся людям, случайно попавшим в лагерь, а таких было подавляющее большинство. Он всегда заступался за них перед начальством, если такие люди попадали в подведомственный ему ШИЗО за невыполнение норм на тяжелых физических работах. Особо истощенных он, под свою личную ответственность, иногда брал на выходной день к себе домой копать огород. Никакого огорода они не копали, вместо этого сердобольная супруга дяди Васи кормила их от пуза, а сам дядя Вася иногда и стопочку спирта подносил.

Зато, если блатные его проигрывали (если при игре в карты кто-либо из бандюг настолько проигрывался, что не мог рассчитаться, то его либо убивали самого, либо заставляли для отыгрыша убить кого-либо из особо ненавистного лагерного начальства, это называлось «проиграть начальничка», причем дядя Вася в таких случаях всегда бывал одним из первых кандидатов), то один из фраеров предупреждал его: мол, завтра утром на разводе какой-нибудь Ванька-Чума будет его, дядю Васю, рубить топором.

На другой день дядя Вася спокойно стоит на разводе и, когда подходит к воротам «пятерка» с Ванькой-Чумой, который должен его рубить, дядя Вася мгновенно страшным ударом кулака или ноги валит его на землю, вытаскивает из его бушлата топор и, еще несколько раз наподдав Чуме, велит нести его в ШИЗО, дойти сам тот уже не может. Правда, уголовных дел на таких деятелей дядя Вася не заводил, а, подержав в ШИЗО суток десять, переводил в другой лагерь, чтобы за неуплату проигрыша их не убили свои же дружки. Но подобные экземпляры встречались не часто, ведь в большинстве случаев в охране работали потерявшие человеческий облик палачи.

В лагере имелся неплохой клуб для зэков. Большой, теплый, прилично оформленный зал мест на 500–600, в котором регулярно давали киносеансы, хорошо оборудованная сцена с кулисами, занавесом и даже с уборными для артистов, и на сцене очень неплохой рояль «Блютнер». Как-то случайно, днем и в нерабочее время, я попал на сцену клуба, и при виде рояля у меня аж слюнки потекли. Как раз в это время там находилась наша начальница КВЧ (культурно-воспитательная часть при лагере, в обязанности которой вменялось культурно воспитывать зэков, в том числе и таких как я), Ласточкина, почему-то всегда, даже в самую жаркую погоду, носившая платья с глухим, до самого подбородка, воротом. Злые языки поговаривали, что Ласточкина, сама из бывших зэков-бытовиков, в прошлом осужденная за воровство и проституцию, имела под самой шеей татуировку «Хоть стой, хоть падай», и поэтому не может, в своем теперешнем положении, носить даже самое маленькое декольте.

Я попросил разрешения поиграть на рояле. Если не считать «Волховстроя», то я до этого более шести лет не притрагивался к клавишам. Тем не менее Ласточкина предложила мне участвовать в лагерной самодеятельности в качестве концертмейстера-аккомпаниатора. На ЦЭС я работал всего по восемь часов в сутки, и свободного времени у меня было достаточно, так что я с радостью согласился. С тех пор я все свое свободное время проводил в клубе за роялем. И это были самые счастливые моменты за все мое пребывание в заключении, потому что, заигрываясь на рояле, я полностью терял чувство реальности и как бы переносился в иной мир, где не было всей этой пакости.

Пальцы мои начали понемногу разминаться, но октаву правой рукой сверху я уже брать не мог. Зато я неплохо приспособился вместо октав играть секстами и терциями, что моих «меценатов» вполне устраивало. Кроме меня, все остальные артисты были бытовиками. Был один парнишка – Гена, из мелких воришек, с неплохим баритоном, было несколько женщин, из бывших воровок-проституток, словом, «изысканное» общество.