Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба - Макс Мах

Маршала Карл изобразил со спины, а лица Ребекки было не рассмотреть, потому что она стояла в столбе солнечного света, и ликующее золотое сияние стирало все детали.

«Почему я так поступил?»

– Обиделись? – спросил он вслух.

– Нет, – покачал головой Гавриель. – Задумался. Чего вы не захотели показать остальным?

– Вероятно, – Слова старого друга Карла отнюдь не задели. Все, что тот сказал, Карл знал и сам. – Вероятно, мне следует прекратить писать.

– Что?! – Гавриель знал, что Карл не рисуется и не «капризничает», как принято у художников, и, возможно, поэтому не сдержал эмоций.

И в этот момент, Карл снова увидел себя как бы со стороны. Увидел и понял, что не может принять увиденное, не может с ним согласиться, не желает считать его правдой. Все было неправильно, не так, как должно было быть, как могло случиться, и, может быть, поэтому все и стало для стоящего теперь напротив маршала Гавриеля человека, которого Карл отказывался отождествлять с самим собой, таким «никаким». Мир, утративший краски, вкус и запах. Мир, оставшийся лишь в воспоминаниях, таких сильных, что уже соперничали с самой жизнью.

– Я думаю, – сказал Карл. – Мне следует прекратить писать. Не возражайте, Гавриель! Вы ведь уже все сказали. Искусство есть красота, так говорил мой учитель, Уриель Серв из Венеды. Впрочем, не один только он. Но единственное, что я могу предложить теперь людям, это – правда, которая есть боль.

Вообще-то, как неожиданно подумал Карл, ему не следовало не только писать, но и жить. Однако жизнь не отпускала его, и Карл продолжал «идти», даже если, как сейчас, никуда, казалось бы, не шел. Вопрос был лишь в том, куда, в конце концов, должна была привести эта дорога. Впрочем, и это было ему теперь безразлично. У него имелись, разумеется, некоторые предположения о том, какой может оказаться эта последняя дорога, но думать об этом Карлу было совершенно неинтересно.

* * *

Цаплю добывали белый кречет цезаря Михаила и два балабана, которых здесь, во Флоре, называли шаргами. Расстояние до места схватки было велико – воздушный поединок разгорелся над серединой озера – но не для глаз Карла. Даже через привычную уже серую пелену они видели лучше любых других глаз. Во всяком случае, обычно Карл видел все, что хотел, а сейчас он хотел смотреть на птиц. Нельзя сказать, что перипетии боя увлекали его по-настоящему, однако и то правда, что красота в любом ее проявлении по-прежнему пробуждала в нем интерес. И сейчас, стоя на обрывистом берегу Зеленого озера, он с нежданно проснувшимся интересом следил за стремительными эволюциями птиц, вписанными в пронизанное солнечными лучами голубое пространство неба.

Цапля была крупная и, если бы не ее снежно-белая окраска, скорее напоминала размерами больших голубых цапель севера. По оценке Карла, размах ее крыльев должен был достигать двух метров. Соколы рядом с ней казались совсем маленькими, но они были отчаянными охотниками, «уловчатыми» и дерзкими, и хотя для каждого в отдельности добыча была, что называется, не по зубам, вместе они с цаплей должны были в конце концов справиться. Впрочем, на охоте, как и в бою, многое зависит от «улыбки богов». Цапля держалась на редкость уверенно, настолько хорошо, что на какое-то мгновение Карл подумал даже, что это оборотень, но тогда оборотнями должны быть и соколы, а это, как он хорошо знал, не так. Охотники были самыми настоящими, и белый кречет уже получил струю помета «в лицо», а шарг герцога Сангира, первого воеводы принципата, едва смог уклониться от стремительного и смертельного, если быть справедливым, удара мощным клювом, неожиданно выброшенным цаплей под совершенно невероятным углом.

– Хороша, – сказал рядом чей-то выразительный и сильный голос. Карлу послышалось в нем гортанное клекотание, невыраженное, но присутствующее в обертонах.

– Кого вы имеете в виду, Конрад? – спросил он, не оборачиваясь.

– Разумеется, цаплю, – в голосе бана Трира прозвучало вполне понятное Карлу уважение к достойному противнику.

– Согласен, – кивнул Карл и чуть обернулся к собеседнику. – Она…

Ни с того, ни с сего в голубом бездонном небе почудился вдруг уловленный, как бы краем глаза, тяжелый орлиный мах, и сердце дало сбой. Карл замолчал, не закончив начатой фразы, с внезапно проснувшейся в душе тревогой вглядываясь в небо, но там, куда он смотрел, никакого орла, естественно, не было.

«Валерия…» – имя всплыло само собой, и Карл даже растерялся, совершенно не понимая, что с ним происходит.

«Валерия… Стефания… Конрад…» – что-то важное содержалось в этих именах, но оглушенный внезапно вошедшим в его душу непокоем, непривычным, неожиданным, он никак не мог вспомнить, что за мысль – вернее, тень мысли – мелькнула у него мгновение назад.

«Валерия… Валерия Сонза?»

Но какое ему было дело до старой фаворитки цезаря Михаила?

«Стефания…» – вот тут, возможно, что-то и могло быть, потому что герцогиня Стефания Герра ему очень нравилась, но все же не настолько, чтобы начинать здесь, во Флоре, очередной утомительный роман.

«Конрад… Ну, да! Он ведь оборотень… Он…»

Болт, выпущенный из войярского стального арбалета, ударил в спину, всего на несколько сантиметров ниже сердца, и свет померк в глазах Карла Ругера.

* * *

Где-то совсем рядом, едва ли не прямо за стеной дома, гулко и протяжно ухнуло, словно в замкнутом пространстве подземных казематов подал голос исполинский филин. «Сафойя!» Пол под ногами дрогнул и заходил ходуном, и снова – в который уже раз за эту длинную ночь – тисками сжало виски, и кровь волной пролилась то ли и впрямь перед глазами, то ли сразу за их орбитами.

«Боги!» – на этот раз Карл удара не выдержал. Он упал на колени, сильно ударившись о каменные плитки, которыми был выложен пол, но боли не почувствовал, как не обратил внимания и на просыпавшуюся с дощатого потолка прямо на голову пыль и мусор. Его качнуло вперед, но Карл все-таки не упал, а лишь тяжело оперся на левую руку и с трудом выдохнул из пылавших легких горький, утративший жизненную силу воздух. На секунду или две он застыл в этой унизительной, выражающей полную беспомощность позе, ничего толком не понимая и не воспринимая, кроме боли, разрывавшей голову и грудь. Но даже едва не утратив себя, меча из руки все же не выпустил. Рука и меч давно уже стали едины, и пальцы, сжимавшие рукоять Шарка, не разжались бы, умри Карл Ругер здесь и сейчас, так и не успев завершить начатого дела. Но он не умер, и меч тем более не покинул руки.

Из состояния болезненного забытья Карла вывел раздавшийся за распахнутым на улицу окном звон мечей. Басовито «закричал» Шарк и протяжно отозвался откуда-то, из-за спины, парный мечу Нош. Голоса «стальных братьев» ударили по туго натянутым нервам, как молот стражника в набатный колокол. Карл встрепенулся, с трудом возвращаясь в себя, возвращая себе едва не утраченную связь с внешним миром. И сразу затем, где-то там, на улице, раздался нечеловеческий рев, от которого задребезжали стеклянные плитки в свинцовом переплете окна и заметался между каменных стен переполненный смертельной магией воздух. Медлить было нельзя. Мысль эта окончательно стерла остатки беспамятства, и, преодолевая ненавистную и непривычную слабость тела, Карл начал подниматься с пола. И в этот момент Тьма, пришедшая на смену кровавой пелене, всего лишь мгновение назад застилавшей взор, открыла ему «правду последнего часа», показав сразу всех: и врагов Карла, и союзников, сцепившихся сейчас в смертельном поединке, и ту единственную, которая была необходима ему сейчас, и ради которой он, собственно, и сотворил с городом весь этот ужас. Бой шел теперь везде, в домах и во дворцах, в замках Великих Мастеров, на улицах и площадях Сдома. Везде. Однако силы сторон были примерно равны, и перевеса никто пока не имел, и, значит, наступило самое подходящее время, чтобы, воспользоваться хаосом и совершить последний бросок.