История средних веков - Николай Алексеевич Осокин

составная. Ее характер эпизодический; народные сказания чередуются с записью событий по годам, которая во втором периоде средневековой историографии составляет вообще характерное явление.

Второй период

1. ЛАТИНСКИЕ ЛЕТОПИСИ И НАЧАЛО НАЦИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Эйнгард (1844). Империя Карла Великого была первой попыткой воскресить недавнее блестящее прошлое. Воспоминание о павшей Римской империи было столь впечатляющим, что не прошло и трех с половиной веков, как силами варваров эта империя была восстановлена. Идея шла из Рима, направляемая римскими епископами, которых варвары назвали на испорченной латыни папами (т. е. отцами). Эти отцы нуждались в защитнике. Орудием явился Карл, кунинг франков. Из Павла Диакона мы видели, в каких неустановившихся отношениях находились франки к лангобардам. Первые сокрушили последних, руководимые гением Карла. Этот человек по справедливости получил имя Великого. Он принес с собой спокойствие измученному долгими терзаниями Западу. Этот воин, не умевший писать, обладал великим административным талантом и имел инстинктивную склонность ко всему духовному. Он устроил Палатинскую школу. Он был счастлив иметь талантливого историка, который стал его другом.

Настоящее франкское имя его было Heingard. Он был родом из Гессенской земли; родился около 770 г., когда Карл, правивший вместе с Карломаном с 768 г., уже имел известность как воин и дипломат. Один из его друзей, аббат в Гайхенау на Констанском озере, так записал главные события его жизни. Эйнгард родился в Восточной Франконии, в Майнцском округе и получил первое образование в знаменитом Фульдском монастыре. Когда Карл стал разыскивать во всех землях способных к учению мальчиков, то Фульдский аббат прислал ко двору Эйнгарда. «Здесь, — по словам летописца, — Эйнгард, несмотря на свою невзрачность, за свой ум и правдолюбие получил такую известность, что между всеми служителями короля не было ни одного, с кем этот могущественный государь был бы в более близких отношениях». Алкуин в 782 г. основал Палатинскую школу В нее и поступил мальчик на тринадцатом году. Он принялся за латынь, а равно и за другие необходимые науки. Здесь надо вспомнить существенные основы средневековой образованности. Обучение тогда заключалось в семи свободных искусствах: тривиуме и квадривиуме. Оно продолжалось долго. Известно что Боэций, этот посредник между древним и новым образованием, где-то у Соломона вычитал, что мудрость выстроила себе дом на семи столбах; отсюда, по его мнению, и sapientia liberalium litterarum должна иметь ту же основу: 1) грамматика, 2) риторика, 3) диалектика, 4)арифметика, 5) геометрия, 6) астрономия и 7) музыка[239]. «Над ними, — говорит Алкуин, — потрудились все философы; ими они просветились, превзошли известностью царей и прославились навеки». — Какой практической цели служило тогдашнее знание? «Оно необходимо, — говорит Алкуин, — как опора веры для борьбы с ересями. Этими же науками защитники нашей католической веры одержали верх над всеми ересиархами. На вершине этого здания находится Священное Писание; вооружившись всеми знаниями, вы выступите после неодолимыми защитниками и утвердителями веры». С тех пор характер образованности стал безусловно клерикальным. Все ученые этой школы назывались схоластами. Именно таким было образование Эйнгарда; он остался при особе Карла. Он получил при дворе прозвище Веселиила, того библейского художника, о котором упоминает Моисей в 25 главе Исхода. Он руководил, кажется, общественными сооружениями и исполнял дипломатические поручения при папском дворе. Он близко сошелся с Людовиком и женился на дочери императора, Эмме. Тогда передним открылась блестящая политическая карьера. Но он вместо этого занялся историей своего времени. Он продолжал «Annales Laurehamenses» (Лорхские летописи), с 788 до 829 гг., и вел их постепенно; период же с 741 по 788 гг. он списал с прежней рукописи, как делали многие. Здесь нет заметного совершенствования в изложении и содержании летописей. Это хроника, написанная хорошим языком. Прославил Эйнгарда его труд о Карле Великом, к которому он приступил вскоре после смерти своего благодетеля. Он остался верен его памяти, привязавшись к своему молодому государю родственными узами, будучи женат на его сестре. Он получил большие поместья в Германии — в Гессене и Майнцском округе. Мы не знаем, что было причиной отвращения Эйнгарда от светской жизни; это началось с 820 г. Есть указания, что его посещали видения. Он стал строить церкви, монастыри и в том числе аббатство на Майне, куда перенес мощи из Мюльгейма, назвав новое место Селиденштадт (недалеко от Дармштадта). Он здесь поселился навсегда с тем, чтобы стать монахом (в 830 г.). Очень может быть, что ссора в семействе Людовика Благочестивого, восстание детей против отца, — все это навело историка на грустные размышления. Он не развелся с женой, которая поселилась по соседству и относилась к мужу как сестра. Через шесть лет она умерла, а спустя восемь лет (844) скончался и историк, не принимая в последнее время участия в политических делах. Он проявил попытку, и притом с блестящим успехом, вернуться к античным приемам историографии в своей истории Карла, которая дошла до нас в шестидесяти рукописях, а древнейшее сказание от 821 г. имеется в каталоге аббатства Рейхенау. Он написал ее в 820 г. по образцу Светония, и по языку эта биография действительно напоминает римского историка.

Эйнгард начинает с горделиво высказанного убеждения, что никто, кроме него, не мог бы описать с такой достоверностью все пережитое им и познанное. Деяния Карла он считает великими и едва возможными для своего времени. Но он разъясняет свое пристрастие. «Карл так привязал меня к себе и сделал таким должником и при жизни и за могилой, что я справедливо был бы обвинен в неблагодарности и осужден, если бы позабыл все благодеяния, обошел молчанием все блестящие и знаменитые подвиги человека, сделавшего мне столько добра, как будто бы он никогда не существовал, как будто бы его жизнь не заслуживает ни литературных воспоминаний, ни похвального должного слова». Он сознается, что варвару, недостаточно владеющему латинской речью, слишком трудно браться за такую работу. Сам Цицерон затруднился бы в этом. Казалось, следует ждать восхвалений, но, начиная с четвертой главы, мы убеждаемся, что имеем дело со спокойным, беспристрастным писателем, чуждым увлечений даже при воспоминании о легендарных подвигах великого императора. Он не решается говорить ни о рождении, ни о детстве и отрочестве Карла, потому что для этого нет достаточных сведений. Обратим внимание на это обстоятельство: такое отношение поучительно и для современного историка. Поэтому он начинает прямо с указания на войны, которые не описывает подробно, а