Такое разное будущее - Станислав Лем

Я допоздна прислушивался к спору ученых; они согласились на том, что большой метеорит, двигавшийся почти параллельно поверхности планеты, пробил арку в горной цепи, преграждавшей ему полет. Усталый, я прикорнул в уголке большой кабины и, сам не знаю когда, уснул.

За ночь я раз или два просыпался, видел ученых, склонившихся над картами, и вновь засыпал. Кажется, они так и не сомкнули глаз до рассвета. Утром наружная температура опустилась до минус 87 градусов. Все ракеты были доверху засыпаны песком; их пришлось откапывать вызванным по радио автоматам. Грузовые ракеты продолжали перевозить на «Гею» измельченный базальт, а изыскатели вновь двинулись «в поле», к месту космического катаклизма.

Я остался в ракете один и сквозь стеклянную переборку смотрел, как в другой, меньшей, кабине два координатора руководили работой изыскателей. На больших экранах, представляющих карту всей окружающей местности, светились точки, обозначавшие местоположение людей. Десятки этих светлячков медленно ползли, останавливались, возвращались назад – это производило впечатление какой-то детской игры, а на самом деле те, кто там работал, взбирались на почти неприступные скалы и спускались в глубокие ущелья. Вдруг я заметил, что все светящиеся точки начали двигаться в одном направлении; вскоре они образовали мелькающее кольцо, потом собрались в кучку и двигались, как рой светлячков. Оба координатора оживились. Кроме них, в кабине был планетолог Борель, он поминутно вглядывался то в один, то в другой экран, говорил с координаторами, потом подошел к аппарату прямой связи с «Геей» и начал какие-то длинные переговоры. Внезапно координаторы встали и склонились над экранами; на лицах отразилось такое возбуждение, что я хотел перейти в их кабину, но на боковом пульте загорелись три лампочки, две зеленые и одна белая, означающие, что с «Геи» прибывает пассажирская ракета (грузовые, курсировавшие беспрерывно, были выключены из сети сигнализации). Минут через десять прилетел астрогатор Тер-Аконян. Я не мог совладать с любопытством и тоже вошел в кабину.

– Сейчас они будут здесь, – сказал Борель Тер-Аконяну. – Ты все узнаешь непосредственно от них самих.

Четверть часа мы сидели в молчании, пока не послышался отдаленный прерывистый гул моторов, работающих на высоких оборотах; он приближался и наконец оборвался, словно бы громко вздохнув; через минуту в кабину вошли люди в скафандрах. Они внесли большой плоский металлический ящик и поставили его на стол. Некоторые от усталости едва держались на ногах. Как были – в пропыленных, грязных скафандрах, лишь отбросив назад шлемы, – астронавты садились или, скорее, падали в кресла.

Слово взял один из тектонистов. Оказалось, что в поисках подтверждения определенной гипотезы они случайно совершили важное открытие. Какая-то из гусеничных машин внезапно провалилась под почву; расширив образовавшееся отверстие, разведчики увидели подобие подземной галереи, круто идущей вниз, которую через десяток шагов перекрывали обломки скал.

– Галерея естественного происхождения? – спросил Тер-Аконян.

– Мы не вполне в этом уверены, – ответил тектонист. Он провел перчаткой по лицу, оставив на нем темную полосу, но никто не обратил на это внимания.

Подойдя к ящику, лежащему на столе, он сказал:

– Мы раскопали часть галереи, но работа продвигается медленно – не хотелось применять слишком сильные средства. Коридор ведет дальше… в галерее, приблизительно в ста пятидесяти метрах под землей, мы нашли вот это…

Он откинул металлическую крышку. На мягкой подстилке лежала темная пористая, как бы запекшаяся бесформенная масса величиной с человеческую голову.

– Органическая материя? – спросил в наступившей тишине Тер-Аконян.

– Следы, – ответил тектонист. – Малые количества углерода. Изотопный анализ определил возраст этой массы в пределах 1200–1400 лет. Структура в основном бесформенная. Общий химический состав не дает подсказок, поскольку произошла частичная замена первичных составных элементов псевдоморфным проникновением. К тому же это тело подверглось воздействию высокой температуры – вероятно, при падении метеорита.

– Что говорят биологи? – спросил Тер-Аконян.

– То же, что и мы: углерод органического происхождения, ничего больше сказать нельзя.

– А дальнейшие исследования?

– Мы пока прошли пятьсот метров галереи и больше не встретили ничего подобного. Дальше обрыв, и галерея кончается.

– Ваши предположения?

– На планете никогда не зарождались собственные формы жизни, значит, останки – внепланетного происхождения.

– На основании чего вы так полагаете?

– Во всех слоях, вплоть до вулканических скал, отсутствуют следы воды, нет осадочных пород. Жизнь, состоящая из белковых структур, не может возникнуть без воды; углерод этот органического происхождения, таким образом… – Он развел руками.

– Таким образом? – повторил за ним Тер-Аконян.

– Гипотезы… ничего, кроме гипотез, – неохотно проговорил тектонист. – Галерея может быть остатком давних горных разработок.

– А это, – астрогатор показал на черноватую массу, – останки живого существа?

– Да.

Глаза присутствующих не отрывались от темной массы. Было что-то потрясающее в этом мгновении. Мы преодолели миллиарды километров, проносясь равнодушно мимо скоплений раскаленной и остывшей материи, мимо солнц и каменных глыб, летевших в межзвездном пространстве, и вот эта крупинка, случайно открытая на безымянной, мертвой планете, ускорила биение наших сердец. Я, как никогда прежде, чувствовал мощную связь, более древнюю, чем человеческий разум и чем сам человек, объединяющую все живое – великую тоску по созданиям, подобно нам борющимся с равнодушной бескрайностью мира. Это она повелела нам увидеть в черных останках свидетельство какой-то погибшей жизни, неизвестной, может быть, непонятной и в то же время такой близкой, словно в этом существе было нечто от нашей крови.

Поиски шли, несмотря на бурю, беспрерывно в течение двух следующих дней и ночей, но не дали никаких результатов. На четвертый день к вечеру бункера «Геи» были наполнены, наступил час отлета. Изыскатели неохотно покидали места раскопок, но астрогаторы торопили их по радио. Уже наступила ночь, буря усиливалась с каждой минутой. Ураган с воем и скрежетом хлестал по ракетам струями песка, словно сотнями стальных игл прочерчивая броню. Стартовать в этих условиях было нелегко: приходилось с места развивать большую скорость. Базовая ракета, на палубе которой я находился, отправилась последней, поэтому мне довелось увидеть старт других ракет. В темноту, содрогаясь, вонзались столбы бурлящего голубоватого огня, окаймленного снизу молочно-белыми бурунами, – так плавился песок пустыни.

Огненные колонны одна за другой уходили в небо, этот пылающий частокол расщепил ночь, вырывая из мрака куски жутковато освещенного пейзажа: взвихренные пески, отвесно торчащие скалы и скопища теней, разлетающихся по пустыне, как стаи черных птиц. Огненные трассы шли выше и выше, совершенно отвесно, становились тонкими, как раскаленные добела иглы. Когда затих громовой гул раскаленных воздушных масс, на время перекрывший вой урагана, мы услышали шум аппаратов зажигания нашей ракеты; послышались предупредительные сигналы, я лег навзничь и перестал видеть то, что происходило за окнами.