Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Как пожелаете, дядюшка, всё можно, это сказал господин Сыма, — обаятельно улыбнувшись, произнесла она на жутком китайском. И принялась снимать с меня одежду — ну совсем как в своё время Одногрудая Цзинь. Я пытался сопротивляться, но сил не было, и это больше смахивало на активное сотрудничество. Обноски мои она разодрала на куски, как мокрую бумагу, и засунула в чёрный пластиковый пакет. Оставшись голышом, я опять прикрылся руками и присел на корточки, как Пичуга. Она указала на огромную ванну кофейного цвета:

— Забирайся в горшок, почтенный! — Было видно, что она невероятно довольна тем, что ввернула китайское речение, а я струхнул. Как говорится, трудно отказаться от такого великодушного предложения, в горшок так в горшок.[226]

Она повернула несколько кранов, и из отверстий по периметру ванны забили сильные струи горячей воды. Будто нежными кулачками, они массировали мне поясницу и спину, смывали с тела многолетние слои грязи. Маньли надела пластиковую банную шапочку, скинула платьице-абажур, сверкнув на миг обнажённым телом, и запрыгнула в ванну, как Нечжа[227]в океан. Она оседлала меня, нанесла на всё тело прозрачную жидкость для мытья и принялась тереть, волохая меня туда-сюда. В конце концов я набрался смелости и ухватил её губами за сосок. Хихикнув, она тут же оборвала смех, потом снова захихикала и опять умолкла, как дизель, который ждёт, чтобы его завели, но никак не заводится из-за неумёхи заводящего. Потом быстро смекнула, что со мной каши не сваришь, и возбуждённо торчавшие соски тут же печально сникли. Деловито, как медсестра, она вытерла мне спину, причесала и помогла надеть свободную, мягкую ночную рубашку.

На другой день вечером Сыма Лян пригласил сразу семерых симпатичных девиц, и когда доллары сделали своё дело и девицы скинули одежду, обратился ко мне:

— Дядюшка, обжорами становятся потому, что не наедаются досыта. Разве ты не кричишь целыми днями, что хочешь потрогать грудь? Вот, изволь, натрогайся всласть — пышные и худосочные, большие и маленькие, белые и смуглые, жёлтые, розовые, плоды граната с разверстыми ртами и косоротые персики. Хочу, чтобы ты в полной мере утолил своё влечение к титькам, до конца насладился бы прелестями бытия.

Хихикающие девицы стаей вертлявых обезьянок перебегали из комнаты в комнату, притворно смущаясь и закрывая грудь руками.

— Что за спектакль, девочки! — рассердился Сыма Лян. — Дядюшка — специалист по женским грудям, управляющий компании по производству бюстгальтеров. Ну-ка все убрали руки, пусть посмотрит и потрогает.

Они выстроились в очередь и стали подходить ко мне одна за другой. Как во всём мире не найти двух одинаковых листьев на дереве, так нет и совершенно одинаковых грудей. Семь пар, разных по форме, разного цвета, со своими особенностями и запахом. «Раз уж мой племянник потратился, — думал я, — нужно попользоваться на всю катушку, поддержать его добрые намерения». На лица я даже и не смотрел: лицо женщины — это лишние хлопоты. Глянул на грудь — считай, посмотрел в лицо; ухватил ртом сосок — всё равно что ухватил душу.

Будто маммолог на приёме, Цзиньтун сначала оценивал форму груди в целом, потом прощупывал обеими руками, щекотал, чтобы проверить степень чувствительности к раздражению, искал, нет ли уплотнений. В конце принюхивался к запаху в ложбинке меж грудей, попеременно целуя и ухватывая ртом сосок. Когда он ухватывал сосок, большинство начинали постанывать и изгибаться в талии. Но были и такие, что оставались совершенно безучастными.

В последующие полторы недели Сыма Лян ежедневно снимал от трёх до двадцати одной женщины, оголявших грудь, чтобы я мог их осмотреть. Далань, вообще-то, городок небольшой, и дамы такого рода занятий тоже наперечёт. Поэтому в последние несколько дней заявлялись те, что уже были, только с другими причёсками и в другом наряде. Сыма Ляна они надуть могли, но уж никак не Цзиньтуна, у которого по грудям уже целый реестр заведён. Но выводить их на чистую воду не хотелось, и так им непросто живётся, все хлебнули лиха. К тому же мудрец сказал: «Повторяя старое, познаёшь новое».[228]Повторение — мать учения. Пить каждый день определённый сорт чая — наслаждение, но если постоянно пить один и тот же сорт, это легко может перерасти в зависимость.

К последнему дню руки совсем обессилели, а пальцы натёр до кровавых пузырей. Всё это многообразие грудей я разделил на семь больших категорий, как расставляют в аптеке снадобья традиционной медицины. Каждая большая категория подразделялась на девять помельче, а остальное я классифицировал как особую статью. Такие, как Одногрудая Цзинь, например. Или, как я обнаружил тогда, набитые какой-то химией. Твёрдые, как застывший гипс, абсолютно безжизненные. Страшное дело! Сразу вспомнилась стальная грудь Лун Цинпин. Только даже ей до такого далеко. У той хоть кожа была, пусть и железная. А эта что: с виду хоть куда, а дотронешься — ужас! Твёрдая-претвердая, аж звенит. «Осторожно — стекло», «Не кантовать», «Боится сырости», «Беречь от огня». Она сконфузилась и, казалось, вот-вот разрыдается. Я не стал ничего говорить. Сдерживая отвращение к этой ненастоящей груди, я, как обычно, пощупал её, прильнул губами. Я спасал её репутацию среди товарок и понял, что она мне признательна. Ладно, какие тут церемонии, люди не забывают, когда их выручают, а что самому пришлось чуть пострадать, так это ерунда. Творишь добро — не жди воздаяния, на Небесах всё известно.

— Ну как, дядюшка, — смеялся Сыма Лян, — почти прошла твоя одержимость? В Далане мы это добро вроде всё выбрали. А не прошла — давай в Париж смотаемся, наведу тебе тамошних грудастеньких, порезвишься.

— Хватит, хватит. Такое и во сне не приснится, а тут наяву. Все ладони в волдырях. И губы не шевелятся.

— Я же говорил, никакая это не болезнь, — усмехнулся он, — а лишь мучительная, нормальная физиологическая потребность, которую долгое время не удавалось утолить. Думаю, дядюшка, теперь ты баб насмотрелся, и это уже не будет доставлять тебе столько беспокойства, верно? Эти бабские штуковины, с одной стороны, вроде бы устроены достаточно сложно, а с другой — всё проще простого. Ну, как улей у пчёл, приспособление для производства молока. Когда они выпростаны наружу, ничего красивого в них и нет. Верно, дядюшка? Ты ведь у нас специалист, а я профан, — как говорится, машу топором у ворот Баня.[229]