Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

– Но я не помню…

– Как это? Не помните, сколько было при себе денег?

– Что-то около двух тысяч франков.

– Золотом или ассигнациями?

– Золотом. – Барон начал отвечать быстрее, пытаясь скрыть волнение.

– А в каком экипаже вы ехали?

– В почтовой карете.

– Какой? Они бывают разными. – От изучающего взгляда Бертрана Луицци бросило в дрожь.

– То была… коляска… закрытая…

– Так! И у вас был конечно же багаж или дорожные чемоданы?

– Да, да.

– И что было в чемоданах?

– Но, – пожал плечами барон, – что бывает обычно в чемоданах… Белье, одежда…

– Я спрашиваю только потому, что хочу вернуть вам все в точности, за исключением оружия, если оно у вас было; вы все получите обратно, как только я узнаю, кто совершил этот наглый грабеж.

Последняя фраза Бертрана прозвучала не как вопрос, и Луицци счел за лучшее промолчать, а шуан продолжил:

– Ваше имя, сударь?

– Мое имя? Но… – Барон запнулся. – Я не могу… Не хотел бы его здесь называть…

– Мы все равно узнаем его из вашего паспорта, – хмыкнул Бертран, – если, конечно, он у вас был.

– Как мне кажется, – до барона начало доходить, в сколь незавидное положение он поставил себя собственной ложью и колебаниями, – вам мало разницы, кто я такой. Я не требую у вас ни коляски, ни денег, ни багажа; отпустите меня на все четыре стороны – это все, что я хочу.

– Обязательно, сударь, а как же, – иронично заметил шуан. – Вы меня убедили. Что-то не очень похоже, что вы сильно переживаете, потеряв такую прорву денег и коляску.

Едва он закончил эту фразу, как в комнату, запыхавшись от бега, влетел посланный Жаком на почтовую станцию мальчишка-подручный.

– А, Бонфис! – приветствовал его Бертран. – Ну что, выполнил поручение хозяина?

Паренек увидел раненого Жака и застыл, опустив голову.

– Ты будешь отвечать, шнурок, или нет? – уже не скрывая ярости, заорал Бертран. – Я слышал, как на распутье у креста Везье этот проходимец рассказывал свою байку папаше Бруно, и знаю, куда тебя послали! Говори же, что ты узнал?

– Я, – испуганно забормотал Бонфис, – я все вам скажу. В течение двух дней ни одна почтовая коляска не проезжала через Витре.

– А я и не сомневался, – хмуро произнес шуан. – Эй, парни, ну-ка свяжите этого хмыря, как теленка – за все четыре лапы, и окуните в самую топкую трясину!

– Меня? Но почему? – вскрикнул Луицци, отступая перед ворвавшейся в комнату полудюжиной вооруженных крестьян. – За что?

– За то, что именно так мы поступаем со шпионами.

– Но я никакой не шпион, я вообще здесь… случайно.

– Тогда кто ты такой, последний раз спрашиваю? – грозно спросил Бертран.

– Я… Мое имя – барон де Луицци.

– Барон де Луицци! – повторил вдруг женский голос. Сестра Анжелика быстро подошла к Арману, внимательно всматриваясь в его лицо. – Вы – барон де Луицци?

– Да, Арман де Луицци.

– И правда, – задумчиво сказала монахиня, – да, все верно…

– Но кто вы, сестра моя? Разве мы с вами знакомы? Или вы видели меня там… откуда я только что вышел?

– Я не знаю, откуда вы вышли, – ответила Анжелика, – а я… я… Но вы, должно быть, уже забыли меня – десять лет прошло… Мне нужно поговорить с вами, Арман, хоть и встретились мы слишком поздно…

Пока барон, неожиданно спасенный этим вмешательством, пытался отыскать в памяти имя девушки со столь поразительно знакомыми ему чертами, Бертран, подойдя к ним, спросил сестру Анжелику:

– Так вы знаете этого человека?

– Да.

– Ручаетесь?

– Да.

– Что ж, пусть остается. А нам пора. – И Бертран громко отдал приказ: – Пошли, парни, – скоро рассвет.

– А офицер? С офицером-то что? – раздались голоса оставшихся у дверей шуанов.

– Носилки готовы, ведь так? Забирайте, но поаккуратней, не нужно зазря причинять ему боль.

Старик Бруно приподнялся со стула и сказал Бертрану:

– Сегодня ты сильнее, Бертран, но смотри – настанет мой день.

– Уймись, калечный, – ответил шуан, – а то моим ребятам лишь бы повод найти – подпалят твой дом и выпотрошат закрома. Я и так из кожи вылез, можно сказать, чтобы обойтись без крайностей.

Жак, в окружении слуг и жены, промолчал; все они потеснилась в глубину комнаты, Луицци и сестра милосердия тоже посторонились, чтобы пропустить носилки с офицером. В тот момент, когда раненого пронесли перед Анжеликой, она взглянула на него и, отшатнувшись, в ужасе ахнула:

– Анри!

Раненый, немного приподнявшись, также вскрикнул и, рухнув без сил обратно, простонал угасающим голосом:

– Каролина! Каролина!

Несшие его шуаны остановились, но по знаку Бертрана продолжили свой путь, а монахиня бросилась на шею Луицци с возгласом:

– О, брат мой! Брат!

«Каролина! Каролина!» – повторял про себя Луицци с изумлением, ибо это имя не вызывало у него ничего, кроме туманного образа, подобного тем смутным обрывкам воспоминаний, что возникали у него при взгляде на лицо девушки. «Каролина! Каролина!» – повторял он, не придав значения произнесенному ею слову «брат», поскольку сам называл монахиню сестрой.

– Как! – со страданием в голосе воскликнула девушка. – Вы и теперь не припоминаете?

Она вдруг осеклась, оглянувшись по сторонам, и Жак, заметив это движение, поспешно предложил:

– Если вам есть о чем поговорить наедине, то вторая комната – к вашим услугам; надеюсь, что теперь уж вам никто не помешает.

Монахиня любезным поклоном поблагодарила Жака и первой вошла в соседнее помещение.

– Господи! Неисповедимы пути твои!

Луицци последовал за ней; прикрыв дверь, он подошел к сестре Анжелике:

– Каролина! Да, я припоминаю это имя; но столько воды утекло с тех пор, как я слышал его в последний раз…

Монахиня приподняла края просторного белого капюшона, наполовину скрывавшего ее лицо:

– Смотрите, Арман, смотрите хорошенько. Неужели в этом лице нет ничего знакомого вам?

– Да, – произнес Арман, внимательно изучая прекрасный невинный облик девушки, – но чувство, которое оно у меня вызывает, весьма необычно; можно сказать, оно двояко. Вроде бы я видел вас совсем юной, и в то же время мне кажется, что знал вас и в более зрелом возрасте…

– Ваше чувство не обманывает вас, Арман, ибо вы видели меня еще совсем ребенком в Тулузе и тогда же узнали одну достойную женщину, которая заменила мне мать, – несчастную мою сестру, столь похожую, как говорили, на меня.