Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Фридрих Ницше опубликовал «К генеалогии морали» в 1887 году. Он был вторым великим социобиологом и, в отличие от Гоббса, вдохновлялся (или был раззадорен) дарвинизмом. Как я отмечал в седьмой главе, Ницше, вероятно, вовсе не читал Дарвина. Мишенью для его отвращения к «английской» генеалогии были социал-дарвинисты: в частности, Герберт Спенсер и поклонники Дарвина из континентальной Европы. Одним таким поклонником был Пауль Рэ, друг философа, чья «опрятная» книжка, «Происхождение моральных чувств»803, подтолкнула Ницше к созданию его неряшливого шедевра804. Социал-дарвинисты были социобиологами, но уж точно не великими. По сути, их усилия, приведшие к популяризации второсортных (пер)версий мемов их героя, чуть не стоили тем жизни.

«Выживание сильнейшего», – провозглашал Спенсер, – это не только путь Матери-Природы: это должно стать и нашим путем. Согласно социал-дарвинистам, для сильного «естественно» покорить слабого, а для богатого – эксплуатировать бедного. Это попросту ошибочный способ мышления, и Гоббс уже показал почему. Не менее «естественно» умереть молодым и безграмотным, не имея возможности надеть очки при близорукости или принять лекарство при болезни (ибо так и обстояло дело в естественном состоянии), но, без сомнения, это ничего не значит, когда мы задаемся вопросом: должно ли так обстоять дело и сейчас? Напротив, поскольку для нас было (в широком смысле) совершенно естественно – не сверхъестественно – выйти из естественного состояния и усвоить к взаимной пользе ряд социальных практик, то можно просто отрицать, что есть какая-то универсальная естественность в господстве сильного над слабым и во всей прочей социал-дарвинистской чепухе. Забавно отмечать, что фундаментальный (и плохой) аргумент социал-дарвинистов тождественен (плохому) аргументу, используемому многими религиозными фундаменталистами. Если фундаменталисты подчас начинают свои доводы, говоря: «Если бы Бог желал, чтобы Человек [летал, носил одежду, пил алкогольные напитки…]», – то социал-дарвинисты начинают свои словами: «Если бы Мать-Природа желала, чтобы Человек…» – и даже несмотря на то что Мать-Природу (естественный отбор) можно рассматривать, как актора со своими интенциями в том ограниченном смысле, что она задним числом по тем или иным причинам поддерживает сохранение тех или иных признаков, сейчас эту существовавшую ранее поддержку можно не учитывать, поскольку обстоятельства изменились.

Среди идей социал-дарвинистов была политическая программа: стремления благотворителей позаботиться о самых невезучих членах общества контрпродуктивны; подобные усилия делают возможным воспроизводство тех, кого природа бы благоразумно выбраковала. То были отвратительные идеи, но не они стали основной мишенью критики Ницше. Его главной целью была историческая наивность социал-дарвинистов805, их оптимизм в духе доктора Панглосса относительно того, насколько легко человеческий разум (или Рассудок) адаптируется к Морали. Ницше считал их самонадеянность частью того, что они унаследовали как «английские психологи» – интеллектуальные потомки Юма. Он отмечал их стремление избегать небесных крючьев:

Противоядием Ницше от банальностей «английских психологов» был очень «континентальный» романтизм. Они считали, что переход от естественного состояния к морали был прост, или, по крайней мере респектабелен, но это лишь потому, что они просто выдумали свои рассказы и не позаботились ознакомиться с историческими свидетельствами, которые рисовали более мрачную картину.

Как и Гоббс, Ницше начинает, воображая себе человеческую жизнь в мире до появления морали, но делит свою историю перехода на две фазы (и ведет рассказ задом наперед, начиная с середины, что смущает многих читателей). Гоббс отмечал807, что само существование любой практики заключения контрактов или принятия конвенций зависит от человеческой способности давать обещания, и Ницше поражает то, что эта способность даром не дается. То была тема Второго рассмотрения из трех, составляющих «Генеалогию»: «Выдрессировать животное, смеющее обещать, – не есть ли это как раз та парадоксальная задача, которую поставила себе природа относительно человека? не есть ли это собственно проблема человека?..808» Эта «длинная история происхождения ответственности» – история того, как первые люди научились добиваться, чтобы под пытками – в буквальном смысле слова – у них развился особый вид памяти – память, потребная для того, чтобы вести учет долгов. «Купля и продажа, со всем их психологическим инвентарем, превосходят по возрасту даже зачатки каких-либо общественных форм организации и связей»809. Ницше подозревает, что способность уличать мошенника, помнить о нарушенных обязательствах и наказывать обманщика должна была быть вдолблена в головы наших предков: «Корни его, как и корни всего великого на земле, изобильно и долгое время орошались кровью»810. Каковы его доказательства? Изобретательная – чтобы не сказать буйная – фантазия на тему того, что можно было бы назвать палеонтологической летописью человеческой культуры в форме древних мифов, сохранившихся до его дней религиозных практик, археологических свидетельств и так далее. Если оставить в стороне кровавые подробности (хотя они и поражают воображение), то Ницше предполагает, что в конце концов – возможно, из‐за частного случая эффекта Болдуина! – наши предки «вывели» животное с врожденной способностью держать слово и сопутствующим ей талантом выявлять и наказывать обманщиков.