Восход Черного Солнца и другие галактические одиссеи - Генри Каттнер

Дилл сел на скамейку рядом с ней и проворчал с кислым лицом:

– Гм… А вы где работаете?

– В школе! А сейчас я в отпуске.

– Вот как? – прорычал Тэкс Дилл, яростно кусая сигару. – Да у вас непыльная работенка. Я бы охотно поменялся с вами местами. А теперь я…

И он умчался!

Темный рассвет

«Альбакор» находился в восьмистах милях от Сувы. Он шел через Тихий океан к месту, обозначенному на картах в лучшем случае точкой. Военный крейсер, переоборудованный в плавучую лабораторию, с флотским экипажем и десятком технических специалистов.

Несколько дней они ждали за пределами опасной зоны, пока кружившие в небе пилоты не передали по рации, что ядерные испытания, по всей видимости, завершены. На борту «Альбакора» сразу же началась суматоха. Было чудом, что в разгаре приготовлений дозорные заметили надувной спасательный плот Грешема, и тройным чудом, что Грешем вообще спасся.

Он сидел на палубе «Альбакора», с бинтами на глазах, пока прислонившийся к фальшборту Блэк, невролог, глядел на корму. Вскоре Блэк достал пачку сигарет, машинально протянул ее Грешему – и лишь тогда опомнился, ведь его пациент был слепым.

– Сигаретку? – произнес Блэк.

– Да, спасибо. Это вы, доктор Блэк?

Голос Грешема был очень низким.

– Ага. Держите. Я наблюдал за той акулой. Следовала за нами от самой Сувы.

– Большая?

– Одна из самых больших, что я видел, – ответил Блэк. – Эта малышка пыталась отгрызть от вас кусочек. А когда мы вас выловили, набросилась на наши весла!

– Даже жаль, что она меня не прикончила, – сказал Грешем и отбросил сигарету. – Курить без толку. Раз не видишь дыма, никакого удовольствия.

Невролог внимательно взглянул на своего пациента.

– Мы по-прежнему не знаем, ослепли вы навсегда или нет. Феномен совершенно не изучен.

– Я смотрел прямо на взрыв, – горько ответил Грешем. – Почувствовал, как мои глаза выжгло за одно мгновение, хотя находился во многих милях от эпицентра. Не утешайте меня!

– Хорошо. Больше не буду. И все же это был атомный взрыв совершенно нового типа. Не урановая бомба, а контролируемая цепная реакция, в основе которой – искусственный элемент. Вероятно, наблюдался новый вид радиации.

– Чу́дно. Значит, в следующую войну ослепнут все, – мрачно засмеялся Грешем. – Видимо, пару-тройку месяцев я буду себя жалеть, а потом заведу собаку-поводыря, чтобы снова стать полезным членом общества. Ха! – Он ненадолго замолчал, а когда заговорил вновь, его голос звучал уже по-другому: в нем сквозило сомнение, будто Грешем не вполне осознавал, что говорит вслух: – А может, и нет. Может, от меня уже не будет пользы. Может, мне вовсе не чудится…

– Чудится? – переспросил заинтересованный Блэк. – Что именно?

– Ничего! – резко произнес Грешем, отвернув от него забинтованное лицо. – Забудьте.

Пожав плечами, Блэк предложил:

– Грешем, расскажите о себе. У нас до сих пор не было времени, чтобы толком познакомиться. Как вы вообще тут оказались?

Грешем раздраженно качнул головой:

– Как я оказался не в то время не в том месте? Может, так было предначертано, судьба такая – откуда мне знать? О, с меня было достаточно войн. Я праздно путешествовал от острова к острову. Мне… море нравится. – Его голос смягчился. – Нет, не то слово. Я влюблен в эти воды. Не могу жить вдали от них. Они так заворожили меня, что я нанимался в разных местах матросом, портовым грузчиком, кем угодно! Я хотел насквозь пропитаться стихией. Солнцем, морем, небом… Что ж, я и сейчас ощущаю солнечные лучи и ветер, слышу шум моря. Да только не вижу их больше, – закончил он как-то неуверенно и повернул забинтованную голову так, чтобы смотреть чуть левее Блэка. Лицо его стало напряженным, словно он вглядывался в морские дали.

– Вы же знаете, что такое акустический радар? – спросил невролог.

– О да, конечно. Его лучи отражаются от объектов окружающего мира, так что с ним я научусь не натыкаться на стены. Однако…

Голос Грешема оборвался. Казалось, ни слепота, ни бинты не мешали ему разглядывать что-то вдалеке. Блэк невольно посмотрел в ту же сторону и увидел – или ему только показалось? – как что-то ныряет и плещется в бликах солнца.

– Доктор Блэк, – сказал Грешем напряженным, полным сомнений голосом, – доктор Блэк, вы хороший психиатр?

– А что? – удивился Блэк. – Почему вы спрашиваете?

– Вы не заметили за мной никаких… отклонений?

– Ничего из ряда вон выходящего. Ваше нервное потрясение вполне объяснимо. Взрыв застал вас врасплох и, конечно, вызвал стресс.

– Не знаю, как долго я дрейфовал после взрыва, пока вы меня не подобрали. Но у меня… начались странные видения. Вы скажете, это делирий, а вот я не уверен. Я… Забудьте, ладно? Может быть, позже я захочу это обсудить. А пока забудьте все, что я сказал, доктор Блэк.

В конце концов, эта тема не поддавалась ни обсуждению, ни связному описанию. Произошедшее с Грешемом не имело названия – это была терра инкогнита, открытая с помощью ядерной энергии.

Даже Дэниэл Грешем, годами просиживая в райских тропических краях, не мог не слышать о новых атомных экспериментах. Он не следил за временем с 1946 года, ведь на таких архипелагах оно очень непостоянно. Пока вы расслабляетесь со златокожими меланезийцами на празднике кава-кавы, один час может длиться секунду – или месяц, если растянуться на гретой палубе под белым парусом и слушать тихий плеск волн под килем.

Вот только радио не затыкалось, сообщая об урановых котлах, построенных для экспериментов, о новом применении гидрида лития и о том, как технические специалисты без конца обмениваются мнениями, что-то испытывают, изучают – и поминутно открывают все новые тайны. Этот атомный взрыв совершенно нового типа стал их последним экспериментом, свет не знал ничего подобного с тех пор, как планета представляла собой добела раскаленную массу.

Одним словом, это было всесожжение. И хотя вспышка угасла, ее огненный след остался на всем, что встало на пути ее ярости, включая сложный, чувствительный инструмент в черепе Дэниэла Грешема.

Мысль – электрическая энергия, ее можно измерить, а в машине, передающей мысли, можно поменять набор функций. Благодаря этому Грешем, дрейфуя на надувном плоту, смог заместить утраченное видение чем-то очень странным…

Шлюпка «Альбакора» сплавала до буя и вернулась с записывающими приборами. Блэк не спеша ходил по палубе, изучая текст на развернутой бумаге и стараясь не замечать ни криков морских птиц, бивших крыльями над головой, ни напряженного вида Грешема. Слепцу совсем не шло это выражение. Грешем сидел там же, где и вчера, обратив забинтованные глаза за борт, и, казалось, видел что-то недоступное обычному глазу.

– Доктор, что это такое снаружи?

Пораженный