Братья и сестры по оружию. Связные из будущего - Юрий Валин

С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали смутную и трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.

Иное дело любое краткое и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.

В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.

— …Та иди теж, — настойчиво повторила Вита. — Только и рыбу забирайте зараз.

— Тебе нужно в одиночестве побыть? — догадался Герман.

— Мне?! — Вита посмотрела с изумлением и обидой. — Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.

— Извини, — Герман на мгновение зажмурился, — я, кажется, глупость сморозил.

Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан «нагана».

Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:

— Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.

— Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына, кликати?

— Нет, Гершкой не надо, — Герман старался не улыбаться. — Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?

— Не отсюда. До костра вам нужно ити, — Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.

— …Идите, — пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. — Сядите. Молчите. Дивитесь на нее. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, калеченные, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.

— Вита, — оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, — ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то…

— Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?

— Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.

— Та сильно вы припозднились, — глухо сказала девочка. — На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.

— Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.

— Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?

— Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. «Наган» дай сюда…

Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку — зубы у Витки были по-прежнему острыми.

Девушка отскочила:

— Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. «Наган» я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, — Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.

Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка — на посту отвлекаться нельзя.

* * *

После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему «що-то не по себе — в такой чащобе не то что леший, целый выводок змей-горинычей уживется». Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя…

Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Григорьевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно-приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал — нет, не врет, наслаждается глухотой чащоб.

На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную, даже в солнечный полдень, лесную тень.

Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.

— Слушай, коммунар, куда мы едем? — пробормотал Герман. — Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?

— До золота еще доехать нужно, — озабоченно сказал Пашка. — Екатерина Григорьевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к «железке» выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.

— Вот тут я с тобой, товарищ р-р-революционер, вполне соглашусь. Жутковато здесь.