От глупости и смерти - Харлан Эллисон

тем, что сделало меня чудовищем, неудачником и хроническим лгуном. Сначала я не мог в это поверить. Нет, только не я, только не старина Руди. Руди Пейрис – отличный парень и если кому и причинил вред, так только себе самому. Потом я обезумел от ярости, отвращения и ненависти к этому мерзкому существу, которое обитало на темной стороне моего расщепленного мозга. Мне хотелось вырвать себе лицо, вытащить эту влажную и зловонную дрянь наружу и растоптать в кашу. Потом на меня накатила тошнота, реально чуть не вырвало; хороший законопослушный парень Руди Пейрис ясно и без прикрас увидел каждую деталь своих преступлений. Да, Руди был хорошо образованным неудачником, но он не был убийцей. Мне хотелось блевать.

Потом, наконец, я принял неизбежное.

Никогда мне больше не ехать по ночной дороге, наслаждаясь запахом цветущих орхидей. Теперь я понял, что это за запах. Это был запах разрезанного и распахнутого человеческого тела, похожего на широко разинутый рот.

Тот, другой Руди Пейрис наконец вернулся домой.

Никаких хлопот со мной не было. Сидя у маленького деревянного стола в комнате для допросов в офисе окружного прокурора графства Джефферсон, я составил подробный список мест, дат и имен. Конечно, я не знал имен всех семидесяти: кого-то из них я встретил на дороге, кого-то – в мужском туалете, или в полупустом кинотеатре, или у банкомата; некоторые из них просто сидели и ждали, когда я приду, выпотрошу их и, может, напьюсь их крови или прихвачу кусочек с собой на дорогу. С датами было проще – у меня хорошая память на даты. Что касается мест, я сказал им, где искать тех четырнадцать, о которых они даже не знали, убитых с тем же характерным почерком, как и оставшиеся пятьдесят шесть, не говоря уже о консервном ноже старого образца, которым я вскрыл эту перебирающую четки Гуниллу Как-Там-Ее, которая не прекращала взывать к Деве Марии и сладчайшему Иисусу, пока я ее резал. Она не унималась, даже когда я показал ей ее собственные кишки (я хотел заставить ее лизнуть их, но она испустила дух). В общем, у штата Алабама не было со мной никаких проблем, даже наоборот. Одним ударом они исправили чудовищную несправедливость, поймали серийного убийцу, раскрыли на четырнадцать убийств больше, чем рассчитывали (еще в пяти штатах, благодаря чему правоохранительные органы Алабамы снискали огромную благодарность тамошней полиции), и стали главной новостью дня на всех трех крупнейших телеканалах и основной новостью недели на «Си-Эн-Эн». Даже Ближнему Востоку пришлось потесниться, а уж Гарри Трумэну и Тому Дьюи и мечтать о таком не приходилось. Элли, конечно, не стала при этом присутствовать. Я слышал, она уехала куда-то на побережье Флориды. Но после суда и приговора, когда меня посадили, всё наладилось само собой. «Трам-пам-пам», как говорится.

Sat cito si sat bene, что в переводе с латинского означает: «Если делать дело хорошо, все получается довольно быстро». Любимая поговорка Катона Старшего[101]. Я просил об одном: чтобы Элли и Генри Лейк Спаннинг, которые любили друг друга и чью жизнь я едва не разрушил, присутствовали, когда мою усталую черную задницу усадят на новый электрический стул в Холмане.

Я умолял их приехать.

Не оставляйте меня. Даже такое дерьмо, как я, не хочет умирать в одиночестве. Я не хочу уходить в черную дыру, откуда нет возврата, не увидев напоследок лицо друга, пусть даже бывшего друга. Что касается тебя, капитан – разве я не спас тебе жизнь, чтобы ты мог наслаждаться обществом любимой женщины? Это самое меньшее, что ты можешь для меня сделать. Ну же. Кто не приедет, тот зануда.

Не знаю, Спаннинг уговорил Элли приехать или она его, но где-то за неделю до запланированного барбекю из Руди Пейриса, начальник тюрьмы заглянул в мои комфортабельные апартаменты в коридоре смерти и дал мне понять, что на барбекю ожидается аншлаг. Это значило, что прибудет дружище Элли и ее бойфренд – бывший обитатель коридора смертников, где нынче пребывал в заточении я. На что только парень не пойдет ради любви.

Да, всё дело в любви. А иначе зачем ловкачу, которому всё сошло с рук, вдруг устраивать дешевый спектакль и кричать: «Это я! Я это сделал!» и практически добровольно садиться на электрический стул?

А ведь я переспал с ней всего один раз.

Да, чего только не сделаешь ради любви.

Меня перевели в камеру смерти, где я провел ночь и утро накануне казни и насладился своей последней трапезой (горячим сэндвичем с двойным ростбифом на белом поджаренном хлебе с хрустящей картошкой-фри и густой подливкой, яблочным пюре и виноградом), после чего меня посетил представитель Священной Римской империи, который пытался компенсировать уничтожение богов, верований и культуры моих черных предков. На казнь меня выводили два охранника, ни один из которых не присутствовал при моем свидании с Генри Лейком Спаннингом в этой самой тюрьме чуть больше года назад. Этот год прошел не так уж плохо. Я много отдыхал и наконец, прочитал Пруста и Лэнгстона Хьюза, до которых раньше, к своему стыду, не добрался. Я похудел, регулярно занимался спортом, отказался от сыра и снизил показатель холестерола в крови. Давно пора было взять себя в руки. Даже в чужих мирах путешествовал пару раз. Или десять. Какая разница, все равно я никуда не денусь, да и они тоже. Я был хуже самого ужасного из них, разве я не признался? Когда я выпустил семьдесят жертв из своего подсознания, где они годами разлагались в неглубоких могилах, меня мало что шокировало. Ничего особенного, приятель.

Меня подвели к стулу, усадили, воткнули в розетку.

Я посмотрел через стекло на присутствующих.

В центре первого ряда, на лучших местах, сидели Элли и Спаннинг. Элли смотрела на меня и плакала, явно не в состоянии поверить в происходящее и в то, что я совершил всё это буквально у нее под носом. Генри Лейк Спаннинг держал ее за руку. Настоящая любовь.

Я встретился с ним взглядом.

Я вошел в его мир.

Нет, не вошел – попытался войти, но не смог пролезть. Я беспрепятственно делал это около тридцати лет, с тех пор, как мне исполнилось пять или шесть – единственный в мире человек, умеющий читать мысли. И вот меня в первый раз остановили. Захлопнули дверь на хрен. Я взбесился и попытался вломиться с разбегу, но наткнулся на что-то вроде стены цвета хаки, похожей на плотный песок. Под моим нажимом стена слегка подалась, но не более. Казалось, я очутился внутри гигантского бумажного пакета, я бросался на его стенки,