Зовем вас к надежде - Йоханнес Марио Зиммель

— Спокойно, вы должны успокоиться, господин профессор. Сядьте, пожалуйста. Пожалуйста! Этот Ванлоо находится в предварительном заключении. Он был арестован накануне того дня, когда ваша дочь покончила самоубийством. В Груневальде он регулярно организовывал в своем доме вечеринки с молодыми людьми — всех их он сделал зависимыми от героина. Теперь мы это знаем от него самого. И ваша дочь — у него на совести, правда, он долгое время упорно не называл ни одной фамилии тех, кого он отравил своим героином.

— Откуда вы тогда вообще знаете об этой связи?

— Мы получили анонимный звонок. В этой среде это бывает сплошь и рядом… С указанием на Ванлоо… что ваша дочь часто бывала у него… Из страха, что он назовет ее фамилию, она убила себя. Тогда Ванлоо сломался и признался в том, что давал вашей дочери героин. Остальные фамилии он еще не назвал. — Старший комиссар Хильдебрандт бессильно вздохнул. Внезапно он переменился в лице: — Все время одно и то же… этих типов не поймать! Ванлоо был оптовым торговцем. Эти вечера он, очевидно, устраивал для своего собственного удовольствия. Самого большого босса или хотя бы своего шефа он нам никогда не назовет, в этом можно не сомневаться…

Линдхаут вскочил с места:

— Что вы сказали?

— В этом можно не сомневаться?

— Нет-нет, перед этим?

— Что самого большого босса или хотя бы своего шефа он нам никогда не назовет.

— Самого большого босса, — повторил Линдхаут потерянно. Старший комиссар с любопытством посмотрел на него, но не стал задавать никаких вопросов этому стареющему, смертельно усталому после полета человеку, который, подперев голову руками, уставился на столешницу.

— Могу я что-нибудь для вас сделать? Вам нехорошо? Стакан воды? Врача?

— Ничего… — Линдхаут выпрямился. Он чувствовал пистолет в кармане брюк. Как VIP-персона и к тому времени ставший всемирно известным, он получил разрешение на оружие и держал пистолет при себе во время перелетов из Америки и в Америку. «А чем это мне сейчас поможет? — безутешно подумал он. — Ничем. Ничем и еще раз ничем».

Голос Хильдебрандта доходил до него как из плотного тумана:

— …она наверняка боялась, что Ванлоо выложит все и в прессе поднимется невиданный скандал — из-за вас!

— Вы полагаете, Труус себя убила, чтобы предотвратить этот скандал?

— Да.

Линдхаут сильно побледнел:

— Нельзя ли… нельзя ли мне все-таки стакан воды?

Через десять минут ему стало лучше.

— Мы дали указание нашему отделу печати не давать никакой информации о смерти вашей дочери, — сказал Хильдебрандт.

— Где она?

— В Институте судебной медицины. Уже получено разрешение на захоронение. Мы и его можем провести без привлечения всеобщего внимания. Учитывая особые обстоятельства, институт готов выдать документ с указанием причины смерти «воспаление легких». Это, в случае вашего согласия, и будет официальная версия, которая и пойдет в газеты. Как только вы узнали о тяжелой болезни дочери, вы сразу же прибыли в Берлин.

Линдхаут, казалось, совсем его не слышал.

— Я хотел бы увидеть Труус, — сказал он.

— Это невозможно… — Хильдебрандт очень смутился.

— Что значит «невозможно»? Я настаиваю на этом!

— Господин профессор, тело уже положено в гроб… оно было в ужасном состоянии еще до вскрытия… Сырость в этой каверне в развалинах, и потом…

— Что «и потом»?

— Ну, если вы так хотите это знать, господин профессор: там бегают стаи крыс. Мне продолжать? — Старший комиссар умоляюще смотрел на Линдхаута.

— Нет, — ответил тот. — Этого достаточно. Я понимаю, что тело необходимо было положить в гроб. Поэтому я отказываюсь от своей просьбы. Я хотел бы, чтобы ее похоронили в Груневальде, на лесном кладбище… Там лежит Клаудио Вегнер…

— Я знаю, господин профессор.

— В семейной могиле… Когда он умер, Труус попросила сделать семейную могилу. Она хотела при любых обстоятельствах быть похороненной рядом с Клаудио. По этому поводу есть детальные документы у нотариуса доктора Фридрихса на Уландштрассе…

— Они нам известны, господин профессор. Все произойдет так, как этого пожелала ваша дочь. Значит, наш отдел печати может дать ход версии о воспалении легких? Больница имени Мартина Лютера в Груневальде нами оповещена и в случае запросов подтвердит, что ваша дочь умерла там.

— Очень любезно, — сказал Линдхаут. — Действительно, вы все очень любезны. Итак, когда моя дочь скончалась от воспаления легких?

— Я бы предложил, что сегодня, вскоре после вашего прибытия, господин профессор. Извините, если я так по-деловому и холодно говорю об этой трагедии.

Линдхаут слегка приподнял руку:

— Делайте, как считаете нужным! Все остальное было бы бессмысленным.

Старший комиссар подавленно кивнул головой:

— Что касается уборщицы Ханке… вы ее не знаете… она стала работать на Херташтрассе совсем недавно, а всех соседей удалось убедить в том, что ваша дочь ночью была обследована врачом и с высокой температурой сразу же доставлена в больницу имени Мартина Лютера… Полиция ошиблась, как это иногда бывает, затеяв широкомасштабную операцию по розыску, поскольку посчитала вашу дочь пропавшей по заявлению фрау Ханке… Здесь полицейский участок в Груневальде и больница допустили небрежность, в которой, однако, быстро разобрались.

Во второй половине следующего дня — опять шел сильный дождь — Труус была похоронена в семейной могиле на лесном кладбище в Груневальде. Кроме носильщиков и могильщиков присутствовали только Линдхаут и старший комиссар Хильдебрандт. Из-за плохой погоды на улицах было очень мало людей, а на кладбище вообще никого. Оба могильщика, с большой поспешностью открывавшие могилу Клаудио, как раз завершили свою работу и были насквозь промокшими и выбившимися из сил, когда был доставлен гроб. Все стояли молча, лил дождь, он лил и на другие могилы, на голые деревья, черные стволы и ветви которых блестели от влаги, и на цветы, которые уже сгнили или были смыты водой.

Никто не сказал ни слова. Гроб опустили в могилу, и Труус обрела покой рядом с Клаудио. Линдхаут выступил вперед и бросил на гроб красную розу. Потом он взял лопату, которую протянул ему один из рабочих, и высыпал на гроб первую землю. Земля упала на розу и сразу же закрыла ее. Рабочие поторопились засыпать могилу. Несмотря на свой тяжелый труд, они ужасно мерзли. Линдхаут постоял еще минуту, затем повернулся и пошел, сопровождаемый старшим инспектором Хильдебрандтом. У обоих мужчин были зонты. Когда они дошли до главной аллеи, Хильдебрандт сказал:

— Известие о смерти вашей дочери завтра появится в берлинских газетах — с сообщением, что погребение уже состоялось. Это нам обещали все редакции.