Нагие и мертвые - Норман Мейлер

— Я не собираюсь вести взвод через перевал после того, что случилось сегодня.

— Хорошо, но почему бы не послать вечером кого-нибудь на разведку? Черт возьми, уж такую малость мы вполне можем сделать!

Хирн вновь покачал головой.

— Или можно было бы пройти через гору.

Хирн потер подбородок.

— Людям это не под силу, — наконец сказал он.

Крофт попробовал еще один ход:

— Лейтенант, если бы мы выполнили свою задачу, то это, возможно, в какой-то степени определило бы развитие всей операции.

Это был последний, решительный довод в аргументации Крофта, и он поставил Хирна в тупик, так как лейтенант понимал, что в утверждении Крофта была доля правды. Действительно, если бы разведгруппа добилась успеха, это явилось бы одним из тех небольших вкладов в войну, одним из тех компонентов победы, о которых он, Хирн, упоминал когда-то в разговоре с Каммингсом. «На чем вы строите свои расчеты, когда решаете, что лучше пусть будет убито столько-то человек, а остальные скорее вернутся домой или что они все должны остаться здесь и погибнуть?» — вспомнил он свои слова.

Если бы операция вскоре закончилась, это было бы, разумеется, благом для всех солдат дивизии. Руководствуясь именно этими соображениями, Хирн решил отказаться от выполнения задачи. Но как это четко сформулировать? Сейчас надо только ответить Крофту, который сидит рядом с непреклонным видом, похожий на монумент.

— Ладно, пошлем одного человека этой ночью на перевал. Если он на что-нибудь наткнется, повернем назад.

Было ли это трезвым решением? Не дурачил ли он самого себя в поисках нового довода, чтобы продолжать выполнять задачу?

— А вы не хотите пойти сами, лейтенант? — спросил Крофт слегка поддразнивающим голосом.

Хирн пойти не мог; если его выбьют из игры, это вполне устроит Крофта.

— Не думаю, чтобы я годился для подобной задачи, — сказал он холодно.

Крофт рассуждал так же. Если он, Крофт, пойдет сам и будет убит, взвод, безусловно, повернет назад.

— Полагаю, что Мартинес больше всего подходит для этого, — сказал он.

Хирн кивнул.

— Хорошо, пошли его. Утром мы примем решение. — Хирн посмотрел на часы. — Кажется, подходит моя очередь заступать в караул. Скажи ему, чтобы сразу пришел ко мне, когда вернется.

Крофт осмотрел лощину и отыскал Мартинеса. Он поглядел вслед Хирну, затем склонился над Мартинесом и разбудил его. Лейтенант взбирался вверх по склону холма, чтобы сменить часового.

Крофт объяснил Мартинесу его задачу и тихо добавил:

— Если ты увидишь расположившихся на стоянке японцев, попытайся обойти их и продолжай движение.

— Ага, ясно, — пробормотал Мартинес, зашнуровывая ботинки.

— Захвати с собой кинжал.

— О'кей. Я вернусь, наверно, часа через три. Предупреди часового, — прошептал Мартинес.

Крофт положил руку ему на плечо. Мартинес чуть дрожал.

— Как ты себя чувствуешь? Все в порядке? — спросил он.

— Да, о'кей.

— Хорошо. Теперь слушай, — сказал Крофт. — Когда вернешься, ничего не говори никому, пока не увидишься со мной. Если встретишь лейтенанта, просто скажи ему, что ничего не произошло. Понятно? — Крофт плотно сжал губы. Сознавая, что нарушает приказ Хирна, он почувствовал себя неловко и тяжело вздохнул.

Мартинес кивнул, шевеля занемевшими пальцами, чтобы восстановить их чувствительность.

— Ну, я пошел, — сказал он вставая.

— Ты славный парень, Гроза Япошек!

Мартинес завернул винтовку в одеяло, чтобы предохранить от сырости, и приладил ее поверх рюкзака.

— О'кей, Сэм. — Его голос слегка дрожал.

— О'кей, Гроза Япошек.

Крофт наблюдал, как он направился к выходу из лощины, как, пробираясь сквозь высокую траву и беря влево, зашагал параллельно отвесным скалам горы. Крофт задумчиво потер плечо, направился к своему одеялу и улегся, зная, что не заснет, пока Мартинес не вернется.

Перед Хирном снова стояла та же проблема. Кажется, уже принято решение, а оказывается, проблема вовсе не решена и ты ничуть не в лучшем положении, чем был до этого. Если Мартинес вернется и сообщит об отсутствии японцев на перевале, утром надо будет выступать. Хирн задумчиво осмотрел раскинувшуюся внизу долину и оголенные печальные холмы вокруг. Ветер шелестел молодыми ветками, играл травой и посвистывал на гребнях холмов, и все эти звуки напоминали рокот прибоя, шум волн, разбивающихся вдалеке о прибрежные скалы.

Он разыгрывал перед собой комедию, обманывал сам себя. Это было нечто большее, чем уступка Крофту, он вновь уступил самому себе, настолько все усложнил, что трудно распутать этот клубок. Все время ухищрения и ухищрения, разные способы достижения цели.

Теперь он знал, что продолжит движение вперед, если Мартинес доставит донесение об отсутствии японцев.

Когда они вернутся на свой бивак, если они когда-нибудь вернутся вообще, он откажется от офицерского звания. Это он может сделать, и это будет честно, порядочно по отношению к самому себе.

Хирн почесал под мышкой. Он чувствовал, как в нем назревает протест против такого решения. Ему вовсе не хотелось отказываться от офицерского звания. В офицерской школе он острил по поводу офицерского звания, всегда относился к нему пренебрежительно, а когда получил его сам, то понял, что оно в значительной мере определило его, Хирна, поведение. Прошло время, и теперь отказаться от звания — все равно что согласиться на ампутацию руки.

Он знал, что произойдет. Он станет рядовым, и другие рядовые, в какое бы подразделение он ни попал, рано или поздно узнают, что он был офицером, и будут ненавидеть его за это, презирать его, возмущаться тем, что он отказался от офицерского звания, поскольку вольно или невольно увидят в этом оскорбление своего собственного достоинства. Если бы он и пошел на этот шаг, ничего путного из этого не вышло бы. Скорее всего, он лишь узнал бы, что не меньше других подвержен тому страху, который испытывает рядовой солдат в бою.

В долине послышались какие-то звуки. Хирн поднял винтовку и стал вглядываться в тени на траве. Вновь все стихло. Настроение у Хирна было подавленное.

Если отбросить призрачные иллюзии, становится ясно, под каким давлением приходится жить человеку. Сколько видов давления!

С появлением каждого нового вида оружия положение человека все ухудшается и ухудшается. Мораль противостоит бомбам. Даже методы осуществления революции изменились и сейчас представляются как столкновение армий, и никак иначе.

Если бы произошла фашизация мира, если бы наступил век Каммингса, он, Хирн, мало что мог бы предпринять. Терроризм существовал всегда, но эдакий чистенький терроризм, ничем не запятнанный, без пулеметов, гранат, бомб, без грязных дел, исключающий беспорядочные убийства. Только нож и петля для удушения, несколько натренированных людей и список пятидесяти негодяев, подлежащих устранению, затем еще пятидесяти. Все заранее спланировано. Хирн мрачно усмехнулся. Всегда найдутся очередные пятьдесят. Но дело не в них. И вообще это чепуха. Это просто чтобы было занятие, надежда на будущее счастье.