По воле судьбы - Колин Маккалоу

— Выйди вперед, солдат, — велел Цезарь.

Тот вышел вперед.

— Пусион, займи его место.

Центурионы Карфулен, Пусион, Апиций и Скаптий вытащили жребий на смерть. Другие смертники оказались солдатами, действительно принимавшими активное участие в подстрекательстве к мятежу. Приговор был приведен в исполнение тут же. Каждой декурии, на которые разделили заложников, выдали по девять дубинок и приказали бить ими приговоренных, пока те не превратятся в кровавое месиво.

— Хорошо, — сказал Цезарь, когда все закончилось, понимая, что для него во всем этом ничего хорошего нет. Он теперь никогда не сможет сказать, что в его армии никогда не было смуты. — Руф, у тебя готов список проверенных центурионов?

— Да, Цезарь, готов.

— Тогда переформируй свой легион в соответствии с твоим списком. Ты потерял более двух десятков центурионов. Восполни потери.

— Но мы все же не потеряли девятый, — сказал Гай Фабий. — Я рад. — И вздохнул. — Какой ужас!

— Все затеял один человек, — печально заметил Требоний. — Если бы не Карфулен, ничего не произошло бы.

— Может, и так, — сурово сказал Цезарь, — но это произошло. Девятому нет прощения.

— Цезарь, они же не все виновны! — смущенно возразил Фабий.

— Нет, они просто дети. И все же почему все думают, что детей надо прощать? Они не животные, они — люди. Они должны жить своим умом. Я никогда не прощу девятый. Они поймут это, когда гражданская война закончится и я их распущу. Они не получат земли ни в Италии, ни в Италийской Галлии, только в колонии возле Нарбона.

Кивком головы он отпустил офицеров. Фабий и Требоний шли к себе вместе и поначалу молчали. Наконец Фабий не выдержал.

— Требоний, это мои досужие домыслы или Цезарь и впрямь меняется?

— Становится жестче, ты хочешь сказать?

— Я не уверен, что это точное слово. Может быть… он все сильнее сознает свою исключительность. Это возможно?

— Определенно.

— Но… почему?

— Таков ход событий, — ответил Требоний. — Более слабого человека они бы загнали в тупик. Но ему всегда помогало то, что он никогда в себе не сомневался. Однако мятеж девятого в нем что-то сломал. Он не думал, что такое может случиться. Во многих отношениях, я полагаю, это еще худший Рубикон для него, чем какая-то там речушка.

— Но он все еще верит в себя.

— Он и умирая будет верить в себя, — сказал Гай Требоний. — Просто сегодня поблекло его представление о себе. В идеальном образе появился изъян. А Цезарь изъянов не терпит.

— Он все чаще спрашивает, почему все не верят, что он победит, — хмуро сказал Фабий.

— Потому что его сердит глупость людей. Вообрази, Фабий, каково это — знать, что тебе нет равных! А Цезарь знает. Он может все! Он много раз доказывал это. И хочет, чтобы ему воздавали по заслугам. Но все идет не так. Его не признают, ему ставят барьеры. Подумай сам, ему уже пятьдесят, а он все еще бьется за то, что давно должен бы получить. Тут станешь легкоранимым.

В начале ноября восемь легионов, расположенных в Плаценции, выступили в Брундизий. Им предстояло покрыть сто пятьдесят миль за два месяца. Дойдя до Адриатического побережья, они должны были идти вдоль берега, не пересекая Апеннин, чтобы не приближаться к Риму. Скорость марша была установлена двадцать миль в день, и это означало, что каждый второй или третий день оставался для отдыха. Для легионов Цезаря — просто прогулка, а не марш, особенно в это цветущее осеннее время года.

От Аримина, который приветствовал его с тем же энтузиазмом, что и около года назад, Цезарь, оставив армию, повернул к Риму. Фламиниева дорога текла вверх-вниз по прелестным холмам сквозь небольшие укрепленные городки на их вершинах. Склоны холмов покрывали то пастбища, густо поросшие уже начинающей желтеть травой, то обширные заросли пихт, лиственниц, сосен, достаточные для строительных нужд на много веков при разумном расходе. Италийцы бережливы, они большие ценители ландшафтных красот, это у них в природе. Путешествие было целительным, вливало новые силы. Цезарь против обыкновения ехал неспешно, останавливаясь во всех поселениях, здороваясь с местными жителями, расспрашивая, все ли делает для них Рим, и обещая исправить промашки. Он разговаривал с дуумвирами самых маленьких городков так, словно те по значению было равны Сенату Рима. Это ведь и впрямь так, считал он. Рим зависит от них. Он развивается и растет, высасывая из своих младших братьев все соки. Кукушонок в италийском гнезде. Благодаря большому количеству городов Рим имел влияние, а его политики способствовали этому влиянию. И Рим благодаря этому затмевал все.

Это суждение подтвердилось, когда, приближаясь к городу с севера, Цезарь увидел вдали семь римских холмов с каскадами крыш, покрытых оранжевой черепицей, с бликами солнца на позолоченных фронтонах храмов, с высокими кипарисами и зонтичными соснами, с четкими дугами арочных акведуков, сильным течением синих вод Тибра и буйной зеленью Марсова и Ватиканского полей по обоим его берегам. Прежнее, апрельское, посещение было сущим кошмаром. Тогда он ничего этого не замечал.

Тысячи римлян высыпали ему навстречу, сияя от радости, бросая цветы под копыта коня. Двупалого, конечно! Разве мог он въехать в этот город на каком-то другом скакуне? Все приветствовали его, посылали воздушные поцелуи, протягивали детей, чтобы он им улыбнулся на счастье. А он, в своих лучших доспехах, с corona civica на голове, медленно ехал позади двадцати четырех ликторов, одетых в малиновые туники. Топорики в их фасциях ярко сверкали. Цезарь улыбался, махал горожанам рукой, наконец-то признанный Римом. «Плачь, Помпей, плачь! Плачь, Катон! Плачь, Бибул! И все остальные недруги, тоже плачьте! Никому из вас за всю вашу жизнь никогда так не рукоплескали! В сравнении с этим что значит Сенат? Что значат восемнадцать старших центурий? Рим — это люди, а люди любят меня. Их больше, чем вас, вы в сравнении с ними, как редкие фонари на фоне звездного неба».

Цезарь въехал в город через Фонтинальские ворота, обогнул Капитолийский холм и спустился по кливусу Банкиров к почерневшим руинам Порциевой базилики, курии Гостилия и контор Сената. Он с удовлетворением отметил, что Павел использовал огромную взятку гораздо правильнее, чем провел свое консульство. Строительство базилики Эмилия было закончено. А на другой стороне Нижнего Форума, где прежде стояли базилики Опимия и Семпрония, строилась его собственная базилика. Базилика Юлия. Она затмит базилику Эмилия, как затмит курия Юлия прежнее здание для заседаний Сената. Во всяком случае, судя по проектам, предъявленным ему архитекторами, и по началу работ. Да, он поставит фронтон этого храма на Domus Publica, сделает его видимым со стороны Священной дороги и оденет его фасад в мрамор.

Прежде всего он отправился в Регию, небольшое святилище великих понтификов. Вошел один и с удовлетворением отметил, что там царит чистота. Нет паразитов, алтарь с тщанием вымыт, два лавровых деревца процветают. Прочитав краткую молитву, он вышел и направился в свою резиденцию — в Domus Publica. Прошел туда через собственный вход и закрыл дверь перед вздыхающей, что зрелище кончилось, но удовлетворенной толпой.