Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

Как только немного посплю и оправлюсь от этого мрачного и бесполезного испытания, позвоню ему и узнаю, как он намерен убивать это время. И будь я в таком нервозном положении, то, пожалуй, созвал бы пресс-конференцию, где объявил бы, что собираюсь в тайный мозговой центр на полуострове Зондо, чтобы окончательно отточить планы, как исцелить все недуги общества. Много странностей может случиться с фаворитом за два месяца вынужденного безделья, и у многих праздных умов будет достаточно времени поразмыслить обо всем, что еще их тревожит: о четырех годах жизни при президенте, который молится по двадцать раз на дню и каждый вечер читает Библию на испанском. Если Джимми Картер продержится до ноября, даже у тех, кто планирует за него голосовать, будет более чем достаточно времени, чтобы погрузиться во все сущие сомнения по его адресу.

До июля у меня, вероятно, появится еще немало собственных сомнений, но если не случится ничего, что убедило бы меня потратить времени больше, чем я уже убил, на обдумывание потенциального зла, неизменно таящегося в душе любого человека, чье эго раздулось настолько опасно, что он взаправду хочет стать президентом Соединенных Штатов, я не намерен особо волноваться из-за перспективы Джимми Картера в Белом доме. Во-первых, я мало чем могу ему помешать, а, во-вторых, за последние два года я провел с Картером достаточно времени, Чтобы более-менее представлять себе его кандидатство. Я ездил в Плейнс, штат Джорджия, чтобы провести несколько дней на его территории в надежде выяснить, каким на самом деле был Джимми Картер до того, как его окружил ореол кампании и он начал разговаривать не как человек, а как кандидат. Как только претендент выходит на предвыборную тропу и преисполняется видениями, как он сидит за большим столом в Овальном кабинете, мысль о том, чтобы посидеть в собственной гостиной и открыто поговорить со сквернословящим, спорящим журналистом, у которого в одной руке магнитофон, а в другой бутылка «Дикой индюшки», даже не рассматривается.

Но когда я разговаривал с Катером у него дома в Плейнсе, до первичных 76-го в Нью-Гэмпшире оставался еще почти год, и с того уик-энда у меня сохранилось шесть часов магнитофонных записей разговоров на темы от «Allman brothers», гонок на серийных автомобилях и наших прямо противоположных точках зрения на использование агентов под прикрытием до ядерных подлодок, войны во Вьетнаме и предательстве Ричарда Никсона. Когда на прошлой неделе я снова прослушал пленки, то заметил многое, на что тогда не обратил внимания, и самым очевидным была крайняя подробность его ответов на некоторые вопросы, на которые он теперь, как его обвиняют, либо не способен, либо не желает отвечать. После пленок лично у меня не осталось сомнений, что я имел дело с кандидатом, который к тому времени, когда объявил о своем желании баллотироваться в президенты, уже собрал немало материала о таких проблемах, как реформа налогообложения, оборона страны и структура политической системы Америки.

Нет сомнений и в том, что по уйме вопросов мы с Джимми Картером никогда не сойдемся во мнениях. Когда мы только-только сели с магнитофоном, я предупредил, что хотя высоко ценю его гостеприимство и в его доме чувствую себя на удивление раскованно и комфортно, но я, в первую очередь, журналист и некоторые мои вопросы могут показаться ему недружелюбными или откровенно враждебными. Поэтому мне бы хотелось, чтобы он мог остановить магнитофон, нажав с пульта кнопку «стоп» или «пауза», если разговор примет неприятный оборот, а он ответил, что предпочел бы не отвлекаться, то включая, то выключая магнитофон. Тогда меня это удивило, но сейчас, слушая пленки, я понимаю, Что спонтанность и ирония к порокам Джимми Картера не относятся.

Тем не менее они определенно принадлежат к моим, и поскольку я не спал большую часть ночи, пил и болтал в гостиной с его сыновьями Джеком и Чипом и их женами, а после пил один в гостевой комнате над гаражом, то к полудню, когда мы начали говорить «серьезно», еще не пришел в себя, и запись того первого разговора щедро сдобрена моими собственными выраженьицами, вроде «гнилые фашистские сволочи», «воры-минетчики, продающие свои задницы по всему Вашингтону» и «чертовы безмозглые идиоты, которые отказываются продавать спиртное в аэропорту Атланты по воскресеньям».

Такова моя обычная манера выражаться, и Картеру она уже была знакома, но тут и там на пленке возникают неловкие паузы, и я почти слышу, как он скрежещет зубами и думает, рассмеяться или разозлиться на то, что я, сам того не сознавая, нес, но на пленке это кажется случайными вспышками враждебности или чистого безумия из уст параноидального психопата. Большая часть беседы чрезвычайно рациональна, но время от времени переваливает за грань, и я слышу, как мой собственный голос орет что-то вроде: «Господи Иисусе! Что за жуткая вонь?»

И Картер, и его жена проявили удивительную терпимость к моему поведению, а ведь раз или два им приходилось видеть меня крайне пьяным. Я старался не совершать никаких преступлений у них на глазах, но в остальном я никак не пытался подстроиться под Джимми Катера или кого-либо еще в его доме, включая его 78-летнюю мать, мисс Лилиан, единственного члена семейства Картеров, за которого без малейшего раздумья я проголосовал бы на президентских выборах.

Ух-ты! Ну… до этого мы дойдем попозже. А сейчас надо разобраться еще кое с чем… Нет, какого черта? Давайте сейчас, потому что время на исходе и надо схватить за грудки мою собственную «Проблему Картера».

Чтобы прийти к ней мне потребовался почти год, и я до сих пор не знаю, как ее решать. Но осталось недолго – в основном благодаря помощи друзей в сообществе либералов. От этих беспомощных и вздорных сволочей я за время первичных выборов в Нью-Гэмпшире и Массачусетсе натерпелся больше, чем от моих друзей по любому другому политическому вопросу с самых первых дней Движения за свободу слова в Беркли, а это было почти двенадцать лет назад. К тем первым безумным дням ДЗСС я отношусь почти так же, как к Джимми Картеру. В обоих случаях начальная моя реакция была позитивной, и я слишком долго полагался на интуицию, чтобы начать сомневаться в ней сейчас. По крайней мере, пока у меня не будет веской причины, но по сей день никто не сумел заставить меня пересмотреть мою первую инстинктивную реакцию на Джимми Картера, а именно, что он мне понравился. И если редактора журнала Times и друзья Губерта Хамфри считают это абсурдом, пошли они все. Джимми Картер мне понравился, когда я с ним познакомился, и за два года, которые прошли с того Дня дерби в губернаторском особняке, я узнал его гораздо лучше, чем Джорджа Макговерна на той же стадии кампании 1972-го, и Джимми Картер мне все еще нравится. Он – один из самых умных политиков, кого я когда-либо встречал, но и один из самых странных. Мне всегда было не по себе с теми, кто, ничтоже сумняшеся, говорит всем и каждому о своих чувствах к Иисусу или любому другому божеству, потому что, как правило, это недалекие… Или, может, слово «глупые» лучше подойдет. Но я никогда не видел смысла наезжать на дураков или на фанатов Иисуса, пока они меня не достают. В абсурдном и жестоком мире, который мы для себя создали, любой, способный найти мир и личное счастье, не обворовывая ближних, заслуживает, чтобы его оставили в покое. Они землю не унаследуют, но и я тоже. И я научился жить с мыслью, что сам я мира и счастья никогда не обрету. Но пока я знаю, что у меня есть немалый шанс от случая к случаю обретать то или другое, я делаю, что могу между молотом и наковальней.