Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат - Вера Камша

Пока ничего, только горизонт утонул во мгле, по небу змеями ползут прозрачные облака, и сжатая ужасом душа приказывает, просит, умоляет бежать.

– Господин полковник… – Маршал Савиньяк понял бы и поверил, но где он, этот Савиньяк! – Нужно спешить. Мы должны убраться отсюда как можно быстрее.

– Объясните, – требует полковник. На физиономии вышагивающего рядом мариенбуржца читается: «Ты чего, приятель? Так вроде дрался здорово, и на тебе!»

– Господин полковник, я отдаю себе отчет в своих словах. На меня иногда находит – я чувствую приближение опасности. Не противника, не знаю, как объяснить… Один раз это был оползень, потом, в Надоре и Гаунау, обвалы, и вот теперь… Что-то приближается… нет!.. не приближается – оно здесь и собирается с силами. Больше я не могу ничего сказать, но контузии у меня нет, и дриксов я не боюсь.

Бергер все так же хмуро оглядел горизонт, поднял голову к исцарапанному узкими облачками небу, и оно, словно в ответ, запело. Тихая, удивительно нежная мелодия лилась вниз незримым дождем и гасла в пыльной траве. Будто снежинки в грязи таяли…

– В Торке помнят эти песни. – Лицо полковника стало еще жестче. – Они зовут ветер. Такой, что катает тяжелые камни и ломает деревья. Вода в бухте кипит и клокочет, а суда одеваются льдом… Вы знаете, куда убираться, капитан?

– Кажется, подальше от Болотного… Особенно от прохода.

– Выходит, ближе к реке?

– Не знаю… Нет, река тоже… Надо в тыл… Да, на восток!

Вознамерившегося удрать гнедого Чарльз ухватил лишь чудом, и тут же впереди раздалось разноголосое тревожное ржанье: теперь беду почуяли и кони. В Гаунау было так же: сперва он, потом зверье.

– Хорошо, что вы верхом, – бросил полковник. – Передайте приказ: бегом. Пешим взяться за стременные ремни. Дорогу выбираете вы.

Свечка, лансада – и дурным галопом по полю туда, где за облаками порохового дыма высятся курганы… «Забияка» вряд ли соображал, что закусивший удила дурень несет его прямиком в гущу схватки, иначе повалил бы коня или спрыгнул.

Мимо Арно промчался серый Райнштайнера. С пустым седлом, но сбросил ли чужого всадника конь или пуля успела раньше, теньент не знал. Оглаживая дрожащего мориска, он пытался сообразить, что же теперь делать ему. Стычка кончилась, едва начавшись. Лошади, свои и чужие, с всадниками и без, заводясь друг от друга, летели прочь, и стелющаяся по траве пыльная поземка хватала их за ноги.

Арно, хоть и был встревожен, голову не потерял, а вышколенный Кан полагался на хозяина – велено стоять, будем стоять. И все же жеребец боялся – теньент чувствовал, как отчаянно колотится лошадиное сердце: бух! бух! Сердце самого Арно вело себя немногим лучше, но на что нам воля и голова, если не на то, чтобы унять страх и понять?

Понесшие разом кони от чего-то спасались, позабыв про всадников. Если наездники не дураки и не полные неумехи, они доверятся лошадям, но удрать, бросив генерала? Бросив всех?!

– Мы не каданцы, – шепнул Кану Савиньяк, разворачивая мориска. Тот, все еще веря всаднику, повернулся и тут же, всхрапнув, присел на задние ноги, потому что к бугру, где остался Ариго, из взявшихся ниоткуда облаков тянулся голубой призрачный рукав, а навстречу ему по лугу катился наглотавшийся пыли вихрь. Будто в Торке среди зимы.

Две руки на глазах Арно соединились в пожатии, из которого закрутился жуткий воющий столб. Широкий на концах и узкий в середине, он затанцевал на месте, то ли выбирая, куда ринуться, то ли пожирая тех, кто остался на бугре, сам бугор и бешено вращающиеся над лугом облака; пожирая весь этот безумный, полный боли день… Дороги назад больше не было.

Умоляюще заржал все еще послушный всаднику мориск. Он боялся, и он, в отличие от Арно, знал, куда бежать. Теньент отпустил поводья. Кан выпущенным из пушки ядром рванулся вперед и пошел бешеным карьером, унося себя и хозяина от крутящейся воющей погибели, отвоевывая у нее корпус за корпусом.

Теперь «уставший» гнедой пёр, будто кабан по осени. Постоянно убыстряясь, он так и норовил перейти в галоп; Чарльз не давал, и жеребец изо всех сил пытался вырвать повод. Рядом, держась за путлища, бежали полковник и капитан-мариенбуржец. Реми с парой «спрутов» отправили подгонять отстающих, хотя в считаные минуты закрывшие солнце тучи понукали почище самого злобного начальства.

Показавшийся после зноя ледяным ветер снес шляпы тем, у кого они еще оставались, но духота все равно не спадала; казалось, не хватает самого воздуха. Разглядеть что-либо в сумеречных пыльных клубах представлялось невозможным, но пушки у курганов еще ревели. По крайней мере, Чарльзу хотелось думать, что это пушки, а вот списать на них наползающий со стороны Эйвис рокот не выходило…

Вновь покрывшийся мылом гнедой в который раз дернулся сменить аллюр, Чарльз не дал, хотя подлая мысль оставить пеших все настойчивей лезла в голову. И ведь всего-то ослабить поводья… Незнакомая тугоуздая лошадь, уставшее тело, с кем не бывает… С капитаном Давенпортом такого не будет, но как выковырять эту пакость из мозгов?!

– Тише! – велел словно бы жеребцу Чарльз. – Тише ты, трус!

Жеребец заржал; будь его воля, он избавился бы от всадника, но его воли не было. И опять духота, тьма, канонада. И опять древний тоскливый ужас в душе. Рысью, дрянь такая, рысью!

– Стой! – попытался переорать крепчающий ветер полковник. – Впереди! Снова! Будет! Река!..

Леворукий, как же он забыл! Эйвис в этом месте поворачивает к северу и перекрывает дорогу… Но назад нельзя! Только не назад!

– К болоту! – услышал собственный вопль Чарльз, и тут же полковник, оторвавшись от стремени, встал перед мордой гнедого, отчаянно размахивая сорванным с плеч мундиром.

– Класть лошадей! Лечь рядом! Замотать им морды! Потом – свои головы!.. Чем осталось!

Положить гнедого удалось сразу, как и замотать ему морду мундиром. Рядом «спруты» укладывали своих коней, и те ложились, вытягивая шеи, разом утрачивая присущую лошадям грациозность. У курганов продолжалась пальба, но в сравнении со стремительно нарастающим смешанным с воем рокотом она казалась почти тишиной. Чарльз обернулся. Лохматая стена закрывала полнеба, словно на равнину двинулись заросшие дубами горы. В авангарде, сходясь и расходясь, танцевало с полдюжины вставших на хвост иссиня-черных змей, за ними пробивал низкие тучи толстенный кривой столб.

– Наземь! – проорал в самое ухо бергер, и капитан понял, что лежат все, кроме него и полковника. – Наземь, дурак!

Словно очнувшись, Чарльз торопливо лег, ткнувшись лицом в траву. Рядом упал полковник, и началось. Чарльз невольно открыл рот и сразу же стиснул зубы – горло забило растерянной и разъяренной пылью. Сердце колотилось, голова раскалывалась, губы, рот, горло пересохли и, казалось, покрылись струпьями, а потом свист перешел в рев, и на Давенпорта обрушился даже не ливень, а водяной вал. Обрушился и тут же схлынул. Промокший до нитки капитан не сразу понял, что это все.