Изгнанники - Михаил Михеев

Приняли их с почетом, что и неудивительно. Ну и прием закатили соответствующий. Бьянка, попав на этот прием, некоторое время чувствовала себя несколько скованно – все же она в подобных мероприятиях была новичком. То, что она видела в Российской империи, выглядело несколько иначе, там прием у императора был, скорее, встречей равных, достаточно просто относящихся друг к другу людей. Конечно, иностранцу на таком приеме было бы достаточно тяжко, ибо его там разве что терпели бы, но между своими народ не слишком стремился мериться «достоинством». Бьянка тоже воспринималась как своя. На легкий, еле заметный, но неистребимый акцент, конечно, косились вначале, но потом привыкли, все же остальное играло только на нее – и дворянское звание, причем не какой-нибудь папуасии, а Российской империи, и то, что она училась в имперском военном училище, и то, что была из экипажа ставшего уже легендарным «Эскалибура». Все это, несмотря на происхождение, которого она, кстати, не скрывала, автоматически делало ее своей, потому что чужому было попросту недоступно, и благодаря такому отношению освоилась она достаточно быстро. Все же русский – это не только и даже не столько национальность, сколько образ мыслей, а как раз с этим у Бьянки проблем не было.

Здесь все было иначе. Ходили надутые и важные, как индюки, господа в строгих костюмах и делали вид, будто если их не будет, то сразу же или время остановится, или планета сойдет с орбиты. Представлялись, вручая визитку и давая понять, что девушка с погонами старшего лейтенанта им совсем не ровня. Женщины носили платья, по сравнению с которыми те, что она видела на приемах у императора, казались чем-то простым и чуть ли не бедноватым. Ну и ко всему этому, отделка помещений была настолько варварски-пышной, что Бьянка даже растерялась. На Новой Софии и то дворец попроще был, а здесь оставалось только удивляться, зачем было городить столько дорогостоящих ненужностей. Те архитектурные стили, который Бьянка видела в Российской империи, при всем их разнообразии выглядели одинаково аскетичными по сравнению с тем, что наворотили здесь.

В общем, Бьянка чувствовала себя не в своей тарелке. Вдобавок, сказывались ее собственные комплексы – ведь пару лет назад она могла запросто стать собственностью любого из этих напыщенных господ и надутых дам. Так продолжалось ровно до тех пор, пока Соломин не приблизился к ней с бокалами шампанского в руках и, пока они пили, не прочел ей краткую лекцию по основам местного этикета и правилам его использования. В принципе там все сводилось к одному-единственному пункту – мол, незачем комплексовать. Самые крутые здесь они, и, как бы ни тужились господа банкиры и прочие политики, все их усилия кончатся в лучшем случае громким пуком. Ни на что большее, чем испорченный воздух, они не способны в принципе, потому что при всей своей важности панически боятся, в том числе, и ее, Бьянку. Ибо, хотя официально они и прибыли от Нового Амстердама, но на самом деле они русские, и это ясно всем. А раз так, то даже посмотреть лишний раз косо не стоит без очень веской причины – можно нарваться. В конце концов, мнение русского лейтенанта перевешивает все, что может выдать мозг местного папуасского генерала, – это нормальная ситуация.

Соломин, кстати, эту ситуацию использовал по полной, в два счета «построив» премьер-министра Вечного Кипра. Первый человек этой планеты стоял и трепетал, слушая пространные размышления амстердамского короля о перспективах сотрудничества. Ну и о перспективах несотрудничества, конечно, – последние, кстати, грозили Вечному Кипру вообще и его правительству в частности серьезными неприятностями в виде линкоров на орбите и ковровых бомбардировок. Соломин, давясь от смеха и с огромным трудом сохраняя внешнюю невозмутимость, расписывал ужасы войны и оккупации и старался лишь, чтобы его собеседник не описался от страха. Ну а закончив, он потрепал премьера по плечу, покровительственно и успокаивающе, и отошел, оставив грека обдумывать дальнейшие перспективы. Из него, конечно, можно было сейчас веревки вить, но Соломин прекрасно понимал, что решения принимает не премьер, а группа наиболее влиятельных на планете финансовых тузов. Вот пускай с ними и поговорит-посоветуется, а потом можно уже и дожимать будет, причем, возможно, не только его и не только словами. Хотя и вряд ли – Соломин хотел пока что от Вечного Кипра не очень многого и практически не сомневался, что ему пойдут навстречу. Ну а когда будет сделан первый шаг, дальше сдавать свои позиции будет для его оппонентов психологически намного проще, и потихоньку можно будет прибрать эту планету к рукам. Возможно, кстати, в перспективе и не только ее прихватизировать, превратив в вассальное государство.

После короткого, но содержательного разговора с Соломиным Бьянка взяла себя в руки и очень скоро обратила внимание на то, что, чем наглее она себя ведет, тем с большими уважением и осторожностью к ней относятся. Особенно неожиданным это не было, девушка и раньше не раз наблюдала, как русские «строят» всех подряд, но что она сама может поступать так же, ей и в голову не приходило. Сейчас же, разозленная местными, она попробовала – и ей неожиданно понравилось. Как-то сразу она начала понимать отношение русских к тем, кто их боится, то есть ко всему остальному миру. Если верить ощущениям, выходило, что дело это стоящее.

В общем, на корабль она вернулась в отличном настроении. Действительно, преодолев страх, становишься сильнее, и потому на следующий день она отправилась в увольнение на планету, выбрав для себя тот же курорт, на котором и встретилась в первый раз с Соломиным. Отправилась, правда, не одна – искупаться в теплом море и пожариться на пляже захотела целая толпа народу. Соломин, подумав, согласился и снял целый отель, благо его просьбы здесь удовлетворялись по команде «Бегом!». Ну а почему бы и нет? Пару дней одни отдохнут, пару дней другие… Все под рукой, никто по дурости ни во что не вляпается, а необходимые развлечения вроде выпивки и доступных женщин на курортах всегда под боком. Он и сам подъехал в отель ближе к вечеру и, прежде чем отправиться на корабль, устроил с ближайшими товарищами небольшой сабантуй в местном ресторанчике. Вот там и угораздило Бьянку столкнуться с местной достопримечательностью – Мойшей Гарцманом.

Мойша был личностью своеобразной. Правильнее сказать, и не личностью вовсе, а… непонятно чем. Достоинство у него было одно, правда, не мужское, а унисекс – Мойша был поэтом. Точнее, он мог бы быть поэтом, если бы был немного самокритичнее. Однако на пути этого вставало его раздутое самомнение, которое настойчиво требовало считать все, что выходит из-под его пера, шедевром. На самом же деле сплошных шедевров не писал никто, даже Пушкин, к уровню которого Мойша не смог бы приблизиться никогда. Просто даже потому, что для профессионального, в том числе и поэтического, роста надо постоянно стремиться к развитию, ставя перед собой новые планки и преодолевая их. Мойша же был свято убежден, что достиг вершин и лучше, чем он, не напишет никто. Соответственно, он и не развивался, а остановка, как известно, первый шаг к падению.

Самое смешное, в некоторой толике поэтического таланта ему было не отказать. Не то чтобы талант этот был виден сразу, и невооруженным глазом, но все же он был. Именно так. Был – в прошедшем времени. Когда-то, еще в начале своей творческой карьеры, Мойша писал неплохую лирику, которую печатали, чем автор невероятно гордился. Однако при этом его невероятно задевало, что кого-то читатели хвалят больше него, что им платят большие гонорары, а главное! – кому-то и вовсе не нравится, как он пишет. Простую истину о том, что о вкусах не спорят, Мойша, очевидно, с завидной регулярностью пропускал мимо ушей, а то, что некоторые стихов и не читают, для него и вовсе было тайной. Как следствие, вместо того, чтобы занять свою нишу в длинном списке поэтов третьего, а если повезет, то и второго ряда и удостоиться пары строк или даже абзаца в толстом учебнике по культуре, он начал активно писать эпиграммы и пасквили на своих более талантливых или просто удачливых коллег. Получалось зло, бездарно и, порой, откровенно глупо, но убежденный в собственной гениальности поэт этого не замечал.