Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929-1941 годы - Александр Шубин

Страна проходила процесс форсированного перехода от традиционного аграрного общества к индустриальному. Огромные массы сельского населения буквально за волосы втаскивались в прокрустово ложе новых отношений. Творец новой социальной системы Сталин мог принять процесс за результат, полагая, что вчерашние крестьяне, которые стали рабочими и колхозниками, теперь в ладах с техникой. Жестокая школа войны, когда умение обращаться с техникой спасало жизнь, немало способствовала росту технической культуры. У тех, кто выжил. Ситуация стала меняться уже осенью 1941 г. Советские летчики и танкисты стали действовать более умело, что с тревогой отмечал противник.

Дело не только в неопытности, а в стратегической инициативе, в том, кто выбирает место и время сражения. Летом 1941 г. инициативой владели немцы, и советским танкам приходилось проделывать невообразимые маршброски, перед тем, как вступить в бой. Странным образом Б. В. Соколов доказывает «низкий уровень подготовки» танкистов, приводя воспоминания командира 8 мехкорпуса Д. Рябышева о том, что корпус 22–26 июня проделал 500 километровый марш «без соблюдения элементарный уставных требований обслуживания материальной части», что привело к выходу из строя почти половины техники. Вот и главное объяснение неудач мехкорпусов: если бы свежие мехкорпуса были сосредоточены в месте главного удара у границы и ударили бы первыми — они могли бы сражаться и за сотни километров в глубине территории врага. А теперь иное. Место решающего сражения определяется действиями вермахта. 24 июня удалось собрать хоть какие-то силы, начать контрудар, толком не ведая, где продвигается противник (не наше господство в воздухе). А измученный 8 мехкорпус подошел только 26 июня. Тут бы и танкисты с «высоким уровнем подготовки» не добились блестящих успехов. Это касается и немцев: «Когда противник после успешного наступления в приграничных боях был остановлен на Лужском рубеже, то оказалось, что немецкая танковая группа потеряла до 50 процентов своей материальной части»[1010]. Тоже, видимо, из-за нарушения «элементарных уставных требований». Война все-таки, а не парад. 30 июля Гальдер отмечал: «Танковые соединения следует отвести с фронта для ремонта и пополнения»[1011]. Но к этому времени они уже одержали важные победы. Умение умением, но все же тот, кто наносит удар, получает фору.

Под Ровно 25 июня-2 июля контрудар Юго-западного фронта задержал наступление немцев на 8 дней. Всего восемь дней — четверть решающего месяца. В. В. Бешанов задает риторический вопрос: «разве стоили такого моря крови такие мизерные результаты? Не лучше ли было избрать другой план действий, хотя бы генерала Пуркаева?»[1012] План Пуркаева — переход к обороне без контрударов. Группировка Юго-Западного фронта была органически не готова к обороне. Там, где в атаку пошли советские мехкорпуса, не было подготовленных оборонительных рубежей. Переход к обороне означал сохранение в руках противника инициативы во всей полноте. Почему этот план мог привести к лучшим последствиям и меньшим потерям, чем контрудары — непонятно. Как показывает опыт оборонительных операций, включая Смоленскую и Вяземскую, оборонялась РККА еще хуже, чем наносила контрудары. В обоих ситуациях потери были очень велики. Так что вопрос В. В. Бешанова приходится переформулировать: стоила ли задержка противника на 8 дней такого моря крови? Поскольку замысел «Барбароссы» на южном фланге заключался в отсечении основных сил Юго-Западного фронта от Днепра, эти восемь дней имели принципиальное значение. Стоил ли срыв плана «Барбаросса» на одном из направлений моря крови? Стоила ли победа над Гитлером моря крови?

Конечно, лучше, когда потерь меньше, или когда их нет вовсе. Немцы умели воевать, экономя силы. Советские командиры — нет. Но ставка была больше, чем жизнь.

Суммируя причины поражений армии, имевшей значительное превосходство в технике, В. П. Кожанов пишет: «К сожалению, вся эта масса людей и вооружения оказалось неподготовленной к отражению агрессии из-за незавершенности формирования и реорганизации, неукомплектованности войск командным составом и низкой профессиональной подготовки, необученности подразделений и частей, неслаженности штабов, недостатка средств связи, ремонта и эвакуации, автотранспорта, средств транспортировки и заправки горючего, инженерного вооружения, низкой степени оборудования театра военных действий»[1013]. Некоторые из этих факторов сохранили бы силу и в случае упреждающего удара, но некоторые — значительно ослабли бы, будь у Сталина еще месяц-другой на подготовку войск и завершение реорганизации.

Среди причин поражений РККА в первый месяц войны и низкой эффективности советских контрударов, которые наносили мехкорпуса, последствия внезапности нападения играют первостепенную роль. Эта армия, плохо ли, хорошо ли, но умела только наступать. В тех условиях, которые сложились после немецкого наступления, нужно было эффективно обороняться. Но этого Красная армия не умела вовсе. Приходилось применять контрудары.

Б. В. Соколов ищет и другие основания, чтобы осудить контрудары: «Тем самым задерживалась столь необходимая переброска войск на помощь Западному фронту, чье положение становилось еще более тяжелым»[1014]. Что страшнее? Сохранение инициативы за немцами на всех участках фронта создавало риск отсечения Юго-Западного фронта, задуманного «Барбароссой». Переброска части сил фронта севернее только усугубляла эту угрозу. Могла ли переброска сил на сотни километров спасти положение Западного фронта?

Б. В. Соколов считает, что положение мог спасти немедленный отход на линию Днепра под прикрытием сильных арьергардов. Собственно, отход происходил, только «сильные арьергарды» окружались, а дороги были забиты. Возникавшие пробки попадали под бомбежки. Еще более стремительный отход лишь усугубил бы хаос на дорогах. При этом отход за Днепр был оправдан только на юге, где Днепр широк. В центре, где произошел главный прорыв, Днепр не мог задержать противника (что подтвердило Смоленское сражение).

У Сталина была полусобранная наступательная военная машина. У него не было времени переделывать эту машину в оборонительную. Пришлось применять наступательные методы (контрудары), жертвуя жизнями ради главного — выигрывать время, сдерживать наступление. Сдача пространства без боя давала Гитлеру шанс дойти до Москвы до осенней распутицы. Этого Сталин допустить не мог.

Отцы командиры

Как мы видели, среди причин неудач в первые месяцы войны есть и такие, которые не зависели от немецкого нападения и проявили бы себя в любом случае. Это низкая техническая грамотность солдат, недостаточная подготовка экипажей самолетов и танков, и, наверное в первую очередь, недостаток опыта командного состава. Чувствуется отсутствие опыта координации операций в условиях «войны моторов». Моторы есть, а координация хромает. Легче всего объяснить это репрессиями 1937–1938 гг. Сталин расстрелял опытных командиров, а неопытных — оставил командовать войсками. Правда, арестованные (и не выпущенные) командиры составляют считанные проценты от общей численности офицерского корпуса первой половины 1941 г. Но среди расстрелянных в 1937–1938 гг. — «звезды первой величины». Г. А. Куманев, выражая распространенное мнение, настаивает, что «весь цвет Вооруженных Сил СССР был истреблен в ходе чистки в 1937–1938 гг».[1015] «Весь цвет». То есть Тухачевский, Дыбенко, Якир — цвет, а Жуков, Василевский и Рокоссовский (арестованный, но все же не уничтоженный) — никак не цвет. Может быть, если бы Тухачевский, Якир, Уборевич и Блюхер командовали войсками в 1941 г., их опыт помог бы избежать ошибок Сталина, Жукова, Шапошникова и Василевского? Увы, эти предположения легко поставить под сомнение. Никто из советских генералов до 1937 г. не имел опыта современной войны. Первое впечатление от хотя бы ограниченной «войны моторов» можно было получить в Испании. Опыт Блюхера под Хасаном был не самым удачным и мало чем мог помочь в маневренной войне 1941 года. Так что жертвы террора 1937–1938 гг. имели такой же опыт гражданской войны, как и Ворошилов, Буденный, Кулик и Жуков. В 1939–1940 гг. ценный опыт современной войны можно было почерпнуть в Монголии и Финляндии, отчасти и в Польше, где сопротивление Войска Польского было слабым, но потребовалось быстрое продвижение механизированных частей. Как показали первые месяцы войны, этот опыт оказался недостаточным, но все же он был большим, чем знания и навыки Тухачевского, Якира и Уборевича и их товарищей по несчастью. Влияние репрессий не могло решающим образом сказаться и на качестве офицерского корпуса в целом. В 1938–1940 гг. РККА получила 271,5 тыс. офицеров, в то время как число расстрелянных в 1937–1938 гг. командиров исчисляется несколькими тысячами, а количество уволенных по политическим мотивам около 15 тысяч. Это на сотни тысяч офицеров 1941 г. Так что репрессии никак не могут быть причиной неопытности командного состава — количество офицеров, имевших опыт гражданской войны и погибших в результате репрессий несоизмеримо с количеством новичков офицерского корпуса, которые заняли бы командные посты, были бы репрессии или нет.