Ярость Антея - Роман Глушков

Неожиданный каприз судьбы для того, кто еще неделю назад лежал в психушке безо всякой надежды выйти оттуда в ближайшую пятилетку, верно? Хотя считать везением такую свободу – чересчур самоуверенно. Вести речь о моей полной реабилитации рановато, поскольку ее еще требуется заслужить. Для этого я должен пройти по маршруту экспедиции Ефремова и попытаться отыскать место, где он погиб. А если повезет, то и его тело плюс некий специфический груз, который нес с собой академик. После чего подобрать контейнер – Верниковский уверял, что он нетяжелый, поскольку пожилой геолог без труда таскал его в одиночку, – и вернуться к подъемнику.

Но это – задача-максимум. В действительности моя работа будет уже считаться успешной, если я в добром уме и здравии пересеку туманную завесу, хорошенько осмотрюсь и, вернувшись на поверхность, доложу об обстановке на дне «Кальдеры». При таком раскладе меня тоже ожидает вознаграждение, но оно сводится всего лишь к выписке из клиники под ответственность комбрига, предоставлению казенной квартиры в каком-нибудь райцентре и жизнь на пособие по инвалидности. В случае же полного успеха я могу рассчитывать на официальную награду, полную реабилитацию, восстановление на службе и продолжение ее под командованием Верниковского. А в будущем – на почетную отставку, повышенную геройскую пенсию и кучу социальных льгот. Такие гарантии Александр Игнатьевич дал мне лично, и у меня не было повода подвергать его слова сомнению.

В общем, стимул задержаться внизу и поискать чемоданчик Льва Карловича у меня есть. Тем более что генерал набросал примерный план маршрута ефремовской экспедиции. Знать бы только, как отреагирует Душа Антея на мое вторжение и не помешают ли кальдерцы моим поискам. Комбриг высказал гипотезу, которую, в свою очередь, выдвинул Ефремов, что носители разумной мантии проявляют агрессию, лишь очутившись за пределами «Кальдеры». Насколько объективна эта теория, ни тот, ни другой понятия не имели. Академик строил свою догадку на том факте, что отыскавшие подъемник и эвакуированные из аномальной зоны люди становятся одержимы насилием лишь спустя некоторое время: обычно – от шести часов до суток. Вполне вероятно, говорил Лев Карлович, что в «Кальдере» ему хватит для защиты одной лишь флейты, а сопровождающая его группа спецназа окажется не у дел. Но подстраховаться, конечно же, все равно не помешает.

Что стряслось с экспедицией и почему из одиннадцати ее участников – Ефремова и десяти бойцов «Громового Кулака», – возвратилось лишь семеро невменяемых солдат? Верниковский решил, что исследовательскую группу постигла беда, приведшая не только к гибели четырех человек, но и поломке либо утрате флейты. Из-за этого выжившие спецназовцы лишились генерируемого ею защитного барьера и, отступая назад, к подъемнику, оказались захвачены Душой Антея. После чего были вытащены на берег и даже успели сказать товарищам несколько невнятных фраз, прежде чем замолчали окончательно. В таком состоянии пострадавших доставили в клинику, где они, несмотря на усиленную охрану, умудрились все же вырваться из боксов и учинить побоище…

Платформа в очередной раз качается на ветру, и я невольно ежусь. Еще немного, и надо мной сомкнется белая и плотная, как вата, Mantus sapiens. Любопытно: ветер над ней дует такой, что с ног сбивает, а эта вроде бы обычная газообразная муть растеклась по «Кальдере» и даже не шелохнется. Чего она на самом деле выжидает? Уничтожила огромный город и затаилась. Копит силы для более сокрушительного удара? Ничуть не удивлюсь, если вскоре выяснится, что так оно и есть.

Я стараюсь обуздать волнение, но одна паническая мыслишка никак не дает мне покоя. А что, если тогда, в клинике, Душа Антея просто побрезговала мной как носителем, и потому не факт, что сейчас она поступит так же. Я поправляю на плечах походный ранец, пробую в который уже раз, легко ли снимается с предохранителя «АКМ-070» (электронные примочки на нем отключены – все равно при контакте с мантией все они выйдут из строя и неизвестно, заработают ли снова), переминаюсь с ноги на ногу… Просто для того, чтобы не стоять столбом и не ощущать колотящий меня мандраж.

При отправке в «Кальдеру» ефремовской группы Верниковский не сразу опустил платформу подъемника на дно. Сначала они провели испытание, действует ли выставленная ими защита и какова внизу видимость. Экспедиционная флейта Ефремова-Клейна – модифицированный академиком лабораторный образец его устройства, – работала безупречно, как армейский кибермодуль. Туманный слой имел толщину не больше трех десятков метров, и потому на дне впадины было довольно светло – примерно как пасмурным днем в обычном городе. По предварительным оценкам, разрушения в Новосибирске – точнее, в его Первомайском районе, – оказались не такие ужасные, как ожидалось. Звучало неправдоподобно, но тем не менее Лев Карлович ручался за свои слова.

Благодаря ему, я могу составить представление об обстановке, ожидающей меня в точке прибытия. А вот что мне уготовано при погружении во мглу, остается пока загадкой. Экспедиция Ефремова проделала эту часть спуска под прикрытием флейты. Я, в отличие от первопроходцев, не защищен от разумной мантии ничем. В этом и кроется суть задуманной Верниковским авантюры. Мне предстоит вновь убедить благодетеля в своей уникальности, поскольку иначе проку от капитана Рокотова будет еще меньше, нежели от его предшественников.

Туман поглощает платформу, и я начинаю погружаться в него, словно гордый капитан, решивший остаться на мостике тонущего судна и погибнуть вместе с ним. Этот яркий образ возникает у меня в памяти, и Скептик спешит озвучить его со всем присущим ему сарказмом.

Прощайте, товарищи! С Богом, ура!

Туманное море под нами!

Не думали, Тихон, с тобой мы вчера,

Что нынче умрем под волнами! —

нарочито пафосно поет он, перефразировав легендарного «Варяга» с учетом нашего не менее драматичного погружения. Мне остается лишь позавидовать выдержке Скептика, искренне полагающего, будто он мастер тонко и остроумно шутить. Знает, ублюдок, что я не могу набить ему морду, вот и пользуется этим.

Туман неумолимо подбирается к горлу. Я инстинктивно задерживаю дыхание, хотя осознаю, что смогу дышать в этой субстанции, поскольку она все равно не попадет мне в легкие, как обычный пар или газ. Глаза, однако, зажмуривать не тороплюсь; лишь прищуриваюсь, а когда понимаю, что и это лишнее, открываю их уже без опаски. Пытаюсь что-нибудь рассмотреть – без толку. Мне еще не доводилось нырять в бассейн с кипяченым молоком (многие современные нувориши ищут в этой недешевой процедуре секрет естественного омоложения), но, думаю, ощущения при погружении в разумную мантию будут аналогичными. Разве только последняя оказывается не такой густой. По плотности Душа Антея ближе к сжиженному газу. А вот по температуре и цвету впрямь напоминает горячее молоко. После пребывания на январском ветру погрузить лицо в жар было бы приятно, кабы при этом я ни дрожал от страха. Что, интересно, переживали в эту минуту Ефремов со товарищи, находившиеся тогда под защитой флейты?

Чувство времени исчезает, будто во сне. Зато появляется почти осязаемое ощущение враждебности. Нечто похожее можно испытать, войдя в комнату, где сидят сплошь твои недоброжелатели: внезапно смолкшие разговоры, взоры исподлобья, недвусмысленные переглядывания и покашливания. И неважно, что сейчас я погружен в непроглядную муть, даром что разумную. Кажется, будто из нее таращатся тысячи пар злобных глаз, и тысячи оскаленных пастей только и ждут, чтобы впиться в меня несметным количеством острых зубов. И все это – вкупе с обжигающим лицо жаром. Жаром, от которого невозможно скрыться, как от дьявольского котла в финале многогрешной жизни…