Солдат императора - Клим Жуков

– Отстаньте, Господом Богом прошу!

– Да брось, расскажи, она тебе уже дала?

– …

– Конрад, скажи своему бойцу, пусть повеселит товарищей байкой! Что может быть перед походом ободрительнее, чем байка про старый добрый трах?! – не унимался Курт. Ему одновременно ответили Йос, Конрад и Кабан:

– В самом деле, мог бы и поделиться, что жалко? – таково было мнение гауптмана Бемельберга.

– От прилип, как дерьмо к коровьему хвосту! – не согласился старый Йос.

– Да, дала, дала, – выпалил Кабан, уже совершенно вся физиономия которого, пламенела сочным алым цветом. – Что же мне на войну уходить не налюбившись?!

Курт Вассер, понятное дело, потребовал подробностей, Йос и Конрад одобрительно закивали, а неожиданно подошедший солдат спросил недоуменно:

– А что шлюх вокруг мало? Или к маркитанткам не сходить? И вообще, в походе, что ли баб не найти?

Разгорелась оживленная дискуссия, предметом которой был антагонизм между практичностью и высокими чувствами. Диспут подогревался терпким содержимым фляжки старого Йоса, а особый шарм ему придавали команды и ругань капралов и дружный топот восьмисот пар башмаков на заднем плане.

Курт Вассер и новый собеседник с утраченным для истории именем отстаивали практический подход к любви и ставили во главу угла плотскую её составляющую; Кабан, неожиданно поддержанный Конрадом, который решил не выдавать своего солдата, защищал духовную составляющую, не отрицая, впрочем, важности чувственных утех; старый Йос исполнял роль арбитра морали. Его реплики часто игнорировались обеими спорящими сторонами под самым неблаговидным предлогом, основанным на том, что Йос – старый, и не может считаться авторитетом в практике обсуждаемого предмета. Отвергаемый арбитр обиделся и пригрозил отлучить всех участников дискуса от содержательной стороны его фляжки.

Поскольку, эта составляющая являлась важным катализатором, поддерживавшим спор на высоком уровне, Йос был с извинениями утвержден в роли непререкаемого авторитета в силу признания его прошлых заслуг на любовной ниве, коих, по утверждению самого Йоса, имелось столько, что хватило бы на половину неблагодарного молодняка во всем войске.

Постепенно, спор перешел в сферу количественных показателей. А именно: безымянный солдат и Курт принялись с цифрами на руках доказывать, что услуги шлюх и развеселых маркитанток не в пример дешевле, чем «гулять честную давалку», согласно введенной ими дефиниции.

Кабан настаивал, что производимый эффект любви «честной давалки» на порядок выше в сравнении с «давалками корыстными». Конрад поддержал Кабана, сказав, что «честную девку один раз гуляешь, а потом она сама дает, как ветряная мельница», (не совсем ясна оказалась семантическая нагрузка красочного сравнения с мельницей, но прозвучало солидно). А старый Йос веско заметил, что честная девка лучше только тем, что отличается малой использованностью, ведь у опытной шлюхи «в щель ведро со свистом пролетает – никакого удовольствия».

Кабан хотел вернуть спор в русло абстрактных материй, приготовившись защищать духовную составляющую любви, которая и производила, по его мнению, основной эффект, распространяясь и на любовь плотскую.

В это время столь плодотворная дискуссия, могшая привести к рождению нового знания о величайшей тайне Вселенной, была в грубой форме прервана подошедшим капралом, который попросил всех «при всем уважении к офицерскому званию» убираться с плаца нахер.

Распалившиеся спорщики, в самом деле, начали уверенно заглушать команды фельдфебелей и мешать успешному проведению строевой подготовки, так что плац пришлось покинуть. Так в очередной раз прикладная военная необходимость возобладала над развитием фундаментального знания.

Вся группа двинулась по главной улице лагеря, которая делалась все оживленнее, не хуже чем в любом большом городе. Конрад вслух рассуждал, правильно ли он поступил, не двинув в ухо капралу, за хамство, чтобы тот не забывал, на кого повышает голос.

Правда, решил он, что с формальной точки зрения, капрал был совершенно прав и он, Конрад, как верный ландскнехт, поступил по обычаям, не уронив своей солдатской и офицерской чести. Старый Йос сказал, что отправляется в палатку спать, ибо упражнения в маршировке с утра, а потом словесные излияния совершенно его подкосили. Курт условился с ним о вечерней игре и тоже ушел, ему надо было выводить новобранцев на плац для упражнений с пикой и алебардой. Незнакомый ландскнехт, между тем, пристал к Конраду и Кабану с расспросами:

– А что правду говорят, что у тебя в отряде есть какой-то новый боец, что просто зверюга? – вот именно так вопрос и был поставлен, не вполне грамотно, но предмет вопроса был вполне ясен. – Что, прям, говорят двадцать поединков подряд двуручником победил?

– А то! Правда! Только не двадцать, а пять, но все одно – отменно! – с заметной гордостью пробасил Конрад. – А знаешь, кто нас с ним познакомил? А! А вот этот детина красномордый, скажу я тебе! Кабан с ним в кабаке подрался, так тот его уложил на три счета. Хотя, наш ему сперва морду кулачищем разъюшил. Так поднялся на ноги и в ответ Кабана заломал. Думаю, надо его к нам, надо его в войско.

– И что?

– А ничто. Если Конрад Бемельберг находит кого, то, точно говорю, этот кто-то наверняка человек стоящий.

– Ну-у-у!

– А вот тебе и «ну-у-у!» Я много повидал на своем веку, и сам не последний человек в драке, с мечем ли, с пикой ли, но такого мастера не видал. Танцор, чисто танцор! Как будто родился со спадоном. Школа странная, правда. Никогда такой не встречал. Где учился – не рассказывает. Всем свистит, что родом из Дрездена, да только свист это и есть. Мало я что ли саксонцев видел?! По его басне выходит, что и учился где-то там. Что точно вранье.

– А кому какое дело?

– А вот тут ты прав. Главное – хорошего бойца заполучили прямо перед войной. Надежный товарищ не помешает.

– Э-э-э-э, братья, – скептически протянул Кабан, – какой он надежный только война и покажет. – Надо сказать, что его немного покусывала обида, что он, такой огромный и сильный, был на глазах у всех легко побежден плохо одетым незнакомцем. А незнакомец оказался вдобавок невероятным мастером фехтования, таким, что ему самому и через годы учения не стать. Оно конечно, такому человеку и проиграть не стыдно, но все же где то в глубине простецкой натуры Кабана явственно говорила самая недостойная зависть и ревность. – Мужик неплохой, компанейский, это точно. И боец преизрядный. Только вот как бывает? Весь из себя хорош, с мечем – герой, а как попадет, скажем, под копья французской конницы, так в штаны наложит, с пересеру и ударить ни разу не сможет. А как из пушек выпалят, так вообще на землю хлопнется или утечет с поля. Ведь бывает и так? И тогда какой прок с того, что он мужик неплохой, и со всего его фехтования?

Конрад, со свойственной ему проницательностью ответил, хитро щурясь:

– Кабан! Сдается мне, что ты на Пауля до сих пор обиду держишь или завидуешь? Брось, брось, не перебивай старшего! Я же вижу, у тебя же на роже все написано, что в твоей маленькой голове происходит, да. А мне спасибо скажи, да выпить поставь. Ведь если бы я тебя не остановил, и ты полез бы на Гульди с железкой, сдается мне, что он бы скорее тебя выпотрошил, чем ты его – тут он стер с лица хитрую усмешку и серьезно промолвил: – Но и прав ты, прав, братец. Пока не выстоит с нами плечо в плечо, ничего про него точно не сказать. Ты хоть возрастом малец – а брат мой, брат ландскнехт. А Гульди этот пока так… недоразумение. Хотя и многообещающее. Я слышал, его сам Георг придет посмотреть. – Конрад замолчал.