Искусство путешествовать - Ален де Боттон

Претензии

Библия — старейшая книга в мире.

Спальня — в старинном замке: Генрих IV всегда проводил ночь здесь.

Грибы — нужно покупать только на рынке.

Крестовые походы — пошли на пользу венецианскому купечеству.

Дидро — известен тем, что рядом с ним всегда упоминается Д'Аламбер.

Дыня — отличная тема для разговора за обедом: это овощ или фрукт? Англичане едят ее на десерт, что, разумеется, просто недопустимо.

Прогулка — непременно предпринять п. после обеда. Способствует хорошему пищеварению.

Змеи — все ядовитые.

Люди пожилого возраста — обсуждая паводок, бурю, грозу и т. д., они всегда уверяют, что никогда раньше такого не видели.

Ханжество, подавленная сексуальность

Блондинки — более горячие и страстные, чем брюнетки (см. также: Брюнетки).

Брюнетки — более горячие и страстные, чем блондинки (см. также: Блондинки).

Секс — слово, употребления которого следует всячески избегать. Надлежит говорить: «Состоялась интимная близость…»

5

Учитывая все это, можно сказать, что особый интерес Флобера к Ближнему Востоку вовсе не был случайным и, уж конечно, не должен рассматриваться как дань тогдашней моде. Это увлечение Востоком стало закономерным следствием становления его характера. То, что так нравилось ему в Египте, вполне соответствует основополагающим чертам личности самого Флобера. Египет словно поддерживал ту систему ценностей, которую выстроил для себя Флобер, ту систему взглядов и восприятия мира, которую окружающее писателя общество восприняло без особой симпатии.

I. Экзотичность хаоса

С того дня, как Флобер сошел с борта корабля на причал в Александрии, он почувствовал себя как дома в этом мире абсолютного беспорядка — как визуального, так и акустического. Хаотичная египетская реальность пришлась ему по душе. Флобера восторгало буквально все: крики паромщиков, гортанный клекот нубийцев-носильщиков, купцы, торгующиеся с покупателями на повышенных тонах, последние крики забиваемых куриц, рев осла, которого хлещет бичом погонщик, стоны и мычание верблюдов. Вот как описывал он свои впечатления от александрийских улиц: «Гортанные голоса местных жителей напоминают мне крики диких животных, повсюду слышится смех, мелькают белые одеяния, зубы, словно выточенные из слоновой кости, сверкают между толстыми губами под черными носами; люди ходят босиком, у всех грязные ноги, но при этом буквально на каждом виднеются какие-то бусы, ожерелья и браслеты. Ощущение такое, что тебя, сонного, просто окунули в самую гущу какой-нибудь симфонии Бетховена: духовые вот-вот взорвут твои барабанные перепонки, басы ревут, а флейты словно задыхаются, теряясь вдали; каждая деталь высвечивается ярко, выпукло, все вокруг словно впивается в тебя, заставляет обратить внимание; чем больше ты пытаешься сосредоточиться на чем-нибудь конкретном, тем меньше понимаешь, что происходит вокруг в целом… Краски здесь такие яркие, что на них порой устаешь смотреть как будто долго в упор глядишь на горящий дом. Взгляд едва успевает метаться между минаретами, на вершинах которых сидят аисты, между уставшими слугами, в изнеможении лежащими прямо на террасах у, входа в хозяйский дом, и ажурной тенью платановых веток, которую отбрасывают деревья на стены. Звон бесчисленного количества колокольчиков с упряжи верблюдов словно врывается прямо в уши. По улицам прогоняют огромные стада бесконечно блеющих коз, а между всадниками на лошадях и навьюченными осликами тут и там снуют уличные торговцы».

Луи Аг. Шёлковый рынок, Каир. Литография по рисунку Дэйвида Робертса

Эстетические воззрения Флобера не отличались узостью. Он признавал любую, даже самую яркую цветовую гамму — ему нравились и лиловый, и бирюзовый цвета, — вот почему египетская архитектура и ее колористическое решение пришлись ему по душе. В 1833 году вышла в свет книга английского путешественника Эдварда Лейна. Называлась она «Нравы и обычаи современных египтян». Книга имела большой успех и в переработанном автором виде переиздавалась в 1842 году. Вот как Лейн описывает интерьер типичного дома египетского торговца: «Помимо традиционных закрытых мелкой решеткой окон, часть оконных проемов забрана цветным стеклом. Его покрывают узорами или изображениями букетов цветов, павлинов и другими рисунками, пусть и несколько кричащими и безвкусными, но зато всегда радостными и яркими… Стены в комнатах оштукатурены, кое-где прямо по штукатурке довольно примитивно нарисованы условные изображения храма в Мекке, гробницы пророка или все тех же вездесущих цветов. Эти „шедевры“ обычно принадлежат кисти каких-нибудь местных художников-мусульман. Иногда, впрочем, стены по-настоящему красиво украшены цитатами из священных книг и арабских мудрецов, выполненными безупречным каллиграфическим почерком».

Эдвард Уильям Лейн. Частные дома в Каире, эстамп, «Обзор нравов и обычаев современных египтян», 1842 г.

Эта барочная составляющая египетской жизни распространилась буквально на все, включая речь египтян и их манеру выражать свои мысли даже в самых обыкновенных, заурядных жизненных ситуациях. В дневниках Флобер приводит подобные примеры: «Некоторое время назад я стоял в магазине и рассматривал выставленные на прилавке на продажу семена. Женщина, которой я только что дал какую-то мелочь, вдруг разразилась такой тирадой: „да благословит вас Господь, мой почтенный господин. Пусть Бог хранит вас на пути домой, пусть проследит, чтобы вы вернулись в родные края целым и невредимым“»… Когда [Максим дю Камп] спросил у слуги, не устал ли тот, на его вопрос последовал вот какой ответ: «Чтобы не устать, мне достаточно удовольствия предстать перед вашим взором».

Почему же хаос и разнообразие так привлекают Флобера? Все дело в том, что, по его глубочайшему убеждению, жизнь изначально представляет собой хаос, и все попытки как-то структурировать, упорядочить ее (за исключением художественного осмысления действительности) являются следствием искусственного и ханжеского отрицания нашего естества. В письме, адресованном возлюбленной писателя Луизе Коле, написанном во время поездки в Лондон в сентябре 1851 года, буквально через несколько месяцев после возвращения из Египта, Флобер рассказывает: «Мы только что вернулись с прогулки по кладбищу Хайгейт. Я и вообразить не мог, насколько это упадочническое подражание египетской и этрусской архитектуре. Как же все там чистенько и прилизано! Ощущение такое, что люди, похороненные там, даже умирали в белых перчатках. Терпеть не могу эти садики вокруг могил, эти вычищенные, выстриженные клумбочки и высаженные стройными рядами цветочки. Это сопоставление смерти и идеального искусственного порядка всегда казалось мне штампом, вырванным из какого-то бульварного романа. Если уж говорить о кладбищах, то мне больше по душе те, что по каким-то причинам пришли в запустение, те, в оградах которых зияют проломы и дыры, где могилы заросли сорняками и колючими кустами. Гуляя по такому кладбищу, можно ненароком наткнуться на отбившуюся от стада корову, которая забрела туда, чтобы пожевать свежей травы в одиночестве. Согласись, что лучше уж корова, чем стоящий на входе полицейский в форме. Какая же безумная глупость — придуманный людьми порядок!»