Блокадные будни одного района Ленинграда - Владимир Ходанович

* * *

28 июня 1941 г. Ленинским райисполкомом утверждена районная комиссия по эвакуации детей в Тихвинский район Ленинградской области[154].

На следующий день исполком Ленгорсовета принимает печально известное решение «О вывозе детей из Ленинграда в Ленинградскую и Ярославскую области».

3 июля секретарь Ленинского РК ВКП(б) А.М. Григорьев направил письмо секретарю Тихвинского райкома:

«Ленинский Райком ВКП(б) просит Вас оказать содействие в устройстве и обеспечении фондами на питание семей работников Ленинского райкома ВКП(б), эвакуированных в гор. Тихвин, согласно решению об эвакуации»[155].

Кто принимал решение, не ясно, ибо районная комиссия по эвакуации были утверждена райисполкомом позднее, 6 июля.

5 июля 1941 г. председатель Ленинского райисполкома, в соответствии с указанием Городской комиссии по эвакуации детей, предложил заведующему РОНО эвакуировать детей, находящихся за городом в пионерских лагерях, детских садах и домах, находившихся как в ведении органов народного образования, так и ведомств[156].

В пионерского лагеря «Советской звезды» под Лугой детей эвакуировать успели. В связи с прекращением ниточного и постепенным свертыванием прядильного производств, около 400 работниц предприятия, имевших малолетних детей, получили разрешение уволиться по собственному желанию.

«Усиленно взялись за эвакуацию работниц и детей. И все же много (курсив мой. – В. Х.) женщин не смогло эвакуироваться по состоянию здоровья», – напишут через двадцать лет, в дни празднования годовщины со дня полного снятия блокады Ленинграда, мастер «Советской звезды» Н. Федорова и помощник мастера А. Широкова[157].

Закономерен вопрос: а включались ли в эвакуационные списки предприятия те, кто уволился по собственному желанию летом 1941 г.?

По воспоминаниям и оценке В.Г. Григорьева, «первое время учет эвакуированных не велся или велся очень небрежно. При отъезде человек сдавал ключи от комнаты в жилищную контору, управдому». И эта «небрежность» удивляла: по существовавшим до войны правилам учета жильцов, даже уезжая на дачу на один месяц, нужно было отметиться в домовой книге и милиции[158].

3 августа 1941 г. Копия. Секретарь того же райкома – «начальнику оборонительных работ»:

«Ленинский райком ВКП(б) просит вернуть в г. Ленинград работниц нашего района, имеющих детей, согласно представленному списку.

Указанные работницы должны быть эвакуированы из г. Ленинграда»[159].

Аналогичное письмо «начальнику оборонительных работ» отправлено и 15 августа[160].

«Выехать мы не могли. Я болела, а дедушка находился при смерти, и мы не могли его бросить одного.

Мой отец, Трифонов Владимир Борисович, работал на Адмиралтейском заводе[161] и с первых дней войны ушел, не заходя домой, на фронт, откуда и не вернулся. Мама умерла от тяжелой болезни. Я осталась сиротой на попечении бабушки и государства»[162].

Зинаида Кузнецова. Фото 1943 г.

«В начале июля 1941 г. нашу школу, то есть детей, увозили эвакуировали. Все соседи помогали маме собирать меня в дорогу. Приносили кое-что из вещей, так как у нас лишнего не было. Сшили мне мешок, нашили тряпочку, где написали фамилию-имя-отчество, „17-я школа“[163]. Посадили нас в автобусы. Не знали, мы куда, на какое время, а может быть, навсегда, нас увозят. <…> Привезли нас на вокзал, усадили в вагоны и повезли. Куда, мы не знали. Не помню, сколько дней ехали. Проезжали Старую Руссу, помню. По дороге на остановках видели оборванных ребятишек разного возраста. Выбрасывали им в окошко все свои припасы, которые нам дали в дорогу, это сухари хлебные и булочные, сахар, конфеты Крем-ирис. Тогда еще паек выдавали неплохой. Привезли нас в Ленинградскую область, деревню Висючий бор[164]<…>.

Меня с другими девочками поселили в нежилой двухэтажный дом. <…> Спали на полу, стелили, у кого что было. Стали над нами кружить самолеты фашистские и сбросили десант. Мы собрались и побежали ловить фрицев. Поблуждали по лесу, забрели в болото и отправились назад. Смотрим, засуетились наши учителя. Оказывается, получили приказ эвакуироваться. Немец наступал. Увезли другие школы вперед, а мы остались пока. Подвод нам не хватило… <…> Через какое-то время, не помню, но подводы приехали за нами. Ехали километров 30 до Валдая. Разместили нас в клубе. Примостились на стульях, кое-как, сидя, подремали до утра. <…> Сколько там были дней, не помню. Стали сажать детей в эшелон, и опять нам выпала последняя очередь, но удачно. Тех детей, которые раньше нас сели в поезд, разбомбили. Ходили мы смотреть на пути[165]и в больницу. Страшно было. Кровь, обрывки одежды, стон. Потом подали эшелон товарный. Все 32 человека в один товарный вагон поместили. Нары были в два яруса и маленькие окошечки. <…> Не доезжая Бологого, паровоз загудел отрывистыми гудками. Сперва мы не знали, что это значит. Поезд остановился, послышалась команда „Всем из вагонов под откос“. Мы стали прыгать. <…> Мы скатились с насыпи и залегли. <…> Немецкие самолеты сперва делали круги над эшелоном, строчили из пулеметов, а потом стали бомбить. А ведь на поезде был знак „Дети“.

Привезли нас на станцию Просницы Кировской области. <…> Подали подводы и повезли нас дальше, км 30, наверное, везли до деревни Каринки. Разместили в школе всех вместе наверху. Опять устроились на полу. Головы были в болячках, коросте. Ноги в язвах… <…> Решили бежать в Ленинград. <…> Бежать должны были пять человек. Назначили день, после обеда, когда я приду. Я уже собиралась уходить из столовой, как бегут ребята и кричат: „Зина, твоя мама приехала“. Я рванулась, побежала и вижу: мама моя, а с ней еще 4 женщины из нашего дома. Одна из них даже на протезе. <…>