Империя Гройлеров - Александр Аннин

Почему? Да потому что… Ну как возразить хоть что-то мало-мальски толковое против такого понятия, как «ментальность»? На это ни у кого, включая Премудрого Плимутрока и профессора Алектора, просто клюв не открывался. Как прикажете спорить или бороться с фантомом, коим и был для абсолютного большинства кур-щавельцев этот пресловутый куриный менталитет?

С языковой культурой Княжества Хищных Зубастиков в Кур-Щавеле познакомились поневоле – во время короткой и победоносной для петушиного племени войны. «Напиться крови», «будем лопать мясо», «поглодаем косточки» – вот что вопили наступавшие на Кур-Щавель крысы, хорьки и опоссумы.

Так в Кур-Щавеле, особенно в среде молодежи, сложилось общение на некоем суржике – смеси куриного, гройлерного и «крысиного» языка (крысиным языком здесь именовали речь всех без разбора зубастых хищников).

И доцент Петел, надо отдать ему должное, неизменно восставал против любых искажений исконно куриной речи.

Поначалу именно это обстоятельство на какое-то время сдружило профессора Алектора с доцентом Петелом: ведь старый доктор наук тоже страсть как ненавидел всяческий новояз, суржик, на котором нет-нет да и начинали квохтать при нем студенты его университета.

Казалось, вот-вот в Мыслительном Центре «Куриные мозги» сложится нерушимый, лидирующий тандем Алектора и Петела, но… Петел хамски оттолкнул протянутое Алектором крыло дружбы. Критиканская натура доцента взяла верх над всеми другими соображениями, включая карьерные: Петел не утерпел и принялся ругательски ругать самого Алектора и его идеи – не потому, что имел какие-то здравые возражения, а лишь из присущей доценту вредности.

Пакостники – самые бескорыстные существа на всем белом свете. Им ничего не надо для себя лично: ни наград, ни званий. Они готовы даже своим кровным поступиться, лишь бы только пакость сотворить. Тем и счастливы бывают.

Таковым уродцем от науки, по мнению профессора Алектора, был доцент Петел.

Но, перефразируя известную поговорку, «и уродцы – не без семьи». Была, была супруга у вреднющего доцента. Насаждая новое название для любого петуха – «петел», он и собственную жену перестал называть прежним именем – Хохлуша, а повелел ей впредь отзываться только на имя Петелька. А как же иначе? Раз муж – Петел, то жена – Петелька.

– Действительно, от такой жизни, да с таким муженьком, ей только в петельку, – смеялись куры, а петухи подкудахтывали.

А смеяться-то было не над чем. У Петельной четы не было яиц, а, значит, не было и курят, маленьких петелёчков. То ли супруга так боялась своего благоверного, что не могла от него понести, то ли Петел в результате своей бурной деятельности попросту не имел сил на супружескую близость – кто знает… В общем, жили они бездетно. И Петел совершенно не комплексовал по этому поводу: похоже, он даже и не задумывался всерьез о продолжении рода. Его волновало все, что угодно – перемены климата, чужие ссоры и примирения, новые законы, принятые палатой «Куриные мозги» – в общем, все-все, кроме дел в своей собственной семье.

Теперь доцента Петела больше всего на свете занимал вопрос: что же такого любопытного родилось в профессорской голове старого Алектора?

– Сейчас я угадаю, куда вы направляетесь с таким увесистым свитком под мышкой, – ехидно молвил Петел. – Вы сделали очередное великое открытие и теперь спешите в редакцию газеты «Кур ям», чтобы с ее страниц поразить воображение скучающих клуш!

– И поражу, – ответил профессор довольно нелепо и беспомощно.

– Смотрите-ка, он и впрямь собрался поразить клуш! – продолжал потешался над заслуженным коллегой злокозненный Петел. – А заодно и кликуш!

– И поражу, и поражу! – как можно тверже повторил профессор.

– Ну, для начала вам придется поразить своими шпорами главного редактора газеты «Курям», – снисходительно и как бы даже сочувствующе посоветовал научному оппоненту доцент Петел. – Я, знаете ли, с интересом за этим понаблюдаю!

Алектор протестующе взмахнул было крылом, но Петел продолжал гоготать:

– Не спорьте, не спорьте, многоуважаемый наставник, – доцент глумливо распластался на траве, раскинув крылья, изображая тем самым общепринятый в Кур-Щавеле земной поклон. – Вы идете прям в «Курям»! Куда ж еще с таким толстенным свитком мудрых мыслей! Ну так, знаете ли, мне с вами по пути. Идемте-ка вместе к этому грубияну и моветону Конь-Куру. Представляю, как он сейчас будет ржать над вашим прожектом!

И виртуозно изобразил конское ржание, чему немало способствовало сочетание звуков «р» и «ж» в заключительной и донельзя оскорбительной фразе.

Старик счел нужным обидеться.

– Между прочим, вы в пылу нашей полемики употребили два совершенно невозможных для истинного курофила словца: «моветон» и «прожект». Или вы больше не курофил? С вас такое станется – взять да и поменять научную ориентацию.

– А вот это – мой секрет, мое, с позволения сказать, ноу-хау, – загадочно молвил Петел и подмигнул своим белесым веком Кур-Ратору.

Старик хотел было ускорить шаг, чтоб избавиться от неприятного попутчика. Но почему-то не сделал этого, продолжая шествовать бок-о-бок с доцентом. Алектора так и подмывало спросить: а с чем, собственно говоря, сам-то Петел идет в редакцию?

Профессор ревниво поглядывал на листки бумаги, торчащие из подмышки доцента.

– Э… Коллега… – маститый мэтр заставил себя подольститься к своему зоилу при помощи столь уважительного слова, как бы уравнивающего их на ученых весах. – А что это, позвольте спросить, вы несете Конь-Куру? Уж не статью ли?

– Статью… – пропел доцент с оттенком юродства. – Эка вы, корифей наш, завернули! Куда уж мне, статью… Так, не статью, галиматью!

– Я так и думал, – сухо отчеканил Алектор, проклиная себя за минутную слабость угодничества.

– Но мою-то галиматью Конь-Кур примет, и ее будут читать в курзалах! – не то злобно, не то победно «дал петуха» доцент Петел. – В отличие от ваших рассуждизмов, коллега.

Последнее слово можно было бы истолковать как ответный комплимент, если бы доцент при его произнесении не ухитрился вложить весь отпущенный ему природой сарказм.

По сторонам, вдоль дороги, густо устланной пылью, в которой так любили поваляться сытые петушки, стояли аккуратные бревенчатые избушки-курятники, крытые соломой. На каждом коньке каждой крыши красовался более или менее искусно вырезанный из дерева раскрашенный петушок. И если приглядеться повнимательней, то сходство с хозяином курятника, сидящим на крылечке с чашечкой травяного чая, становилось совершенно очевидным.

А поодаль, на завалинке, (это уж непременно!) примостилась домовитая клуша, возле ног которой бестолково суетились, перекатывались, как желтые теннисные шарики, пушистые цыплята. Как правило, хозяйка вязала для них что-то теплое – носочки или душегрейку. Тоже одна из необъяснимых, но стойких традиций Кур-Щавеля – ведь погода в благодатной долине всегда была самой что ни на есть приятной для оперенных обитателей. Приятной во всех отношениях.