Кот Ланселот и золотой город. Старая английская история - Марина Аромштам

– Но пока, – добавил хозяин, – ты мало на что способен – лекарь выпустил из тебя слишком много крови, и тебя качает от ветра. Пока помогай по дому. Вот тебе новый работник, Джоан. Как оклемается, подыщем ему занятие.

Джоан на меня не взглянула. Лишь процедила сквозь зубы:

– Виллану не место в Лондоне. Пусть живет там, где родился…

Прошло больше двух недель с того разговора, когда хозяин отдал меня в распоряжение Джоан, чтобы я работал по дому. Он думал, что это работа не очень меня утомит. Что скоро ко мне возвратятся силы и он подыщет для меня другую работу. Но если так дальше пойдет, от меня ничего не останется. Джоан решила меня извести.

Она гоняет меня то туда, то сюда. Я встаю раньше всех, чтоб нарубить дрова и растопить ей плиту. Потом я таскаю воду от городского фонтана. Я таскаю много воды – и утром, и днем, и вечером. И я не мог понять, куда же она девается. А потом как-то слышу, Гарри на заднем дворе спрашивает Джоан: что это ты, Джоан? Зачем выливаешь воду?

– Воду? Ах, эту воду! Чтобы прибилась пыль.

А еще я таскаю помои. Ведра всегда переполнены: жижа того и гляди выплеснется через край. Я слышу, как Хью и другие хихикают у меня за спиной. А Джоан всегда подгадывает, чтобы я, таская помои, натыкался на Элис. В первый раз я смутился и резко затормозил. Ведра качнулись, гнусная жижа тут же выплеснулась через край. Элис сморщила нос: «Дурень! Не видишь, куда идешь?» – подобрала юбки и побежала на задний двор очищать свой подол. А Джоан (она, конечно, следила за мной) процедила обычное: «Неуклюжий виллан. От него только вонь и грязь. И он еще полагает, что может стать горожанином».

Но дрова, вода и помои – это все же понятно. Однако Джоан специально придумывает дела, которые можно не делать или сделать почти невозможно. Она потребовала, чтобы я отскабливал стены в подполе, где зимой хранят овощи. Мол, ее беспокоит, что их разъедает плесень. Там ужасная сырость и холодно, как в Нью-Гейте. Если бы не плита, за которой мне надо следить и где я могу отогреться, мне точно несдобровать.

А еще она требует, чтобы я чистил горшки. Не только внутри, но еще и снаружи. Оттирал добела. Где это видано, Мэйбл? До моего появления горшки и внутри не всегда хорошо оттирали. И любой горшок, как ни три его, все равно почернеет, как окажется в очаге.

Из-за этих горшков я теперь не успеваю к трапезе. Джоан сказала: пока не закончишь, не смей выходить из кухни. Иначе хозяин узнает, что ты своевольный лентяй. И что твой сэр недаром хотел содрать с тебя шкуру.

Теперь я отскабливаю горшки во время вечерней трапезы. Джоан вообще решила, что меня можно не кормить. Я доедаю то, что осталось на дне горшков. Она так и говорит:

– Что выскребешь, то твое.

Но, Мэйбл, я всё стерплю, чтобы сделаться лондонцем. Тогда я, как и другие, смогу выбирать лорда-мэра. Ты представляешь, Мэйбл? Я буду выбирать! Ну, это как если бы мы – ты и я – выбирали себе господина, того, кто правит манором. И если он нам не понравится, через год мы можем сказать: пойди-ка, сэр Гриндли, отсюда. А здесь мы поселим того, кто нам больше подходит. Кто лучше тебя, сэр Гриндли. Кто не ворует невест, не запугивает кузнецов и не требует платы за хворост.

А у нас тут в Лондоне, Мэйбл, со вчерашнего дня новый мэр. Он будет править год. В честь этого был большой праздник. Народ запрудил всю площадь перед собором Сент-Пола. И к фонтанам было уже не пробиться. Джоан пришлось обойтись той водой, которую я притащил ей утром. Оказалось, воды предостаточно. Лорд-мэр предстал перед горожанами. Все кричали: «Да здравствует!» Лорд-мэр уселся в карету (карета была вся в цветах) и поехал к воротам на мост. А по мосту – в аббатство. Там он встретится с королем, и король посвятит его в рыцари. А ведь наш лорд-мэр – не сэр. Он не из благородных. Он – как хозяин, как наш Фицуоррен: понимает, что шерсть – это золото.

Хозяин со смехом ткнул пальцем в Гарри: мол, этот истинный горожанин тоже мог бы стать мэром, будь у него побольше мозгов. Если бы все увидели, что он способен вести дела и заслуживает уважения. Но в последний раз он распорядился сложить мешки с шерстью в амбаре с дырявой крышей.

Да, конечно, я понимаю: мэром может стать «самый-самый». Только тот, у кого в голове ни одной неправедной мысли. И ведь он должен думать о людях – обо всех, кто живет в его городе. В огромном городе Лондоне. Наверно, лорд-мэр – почти святой человек.

* * *

Вообще-то, Мэйбл, я не все рассказал хозяину. Я не стал рассказывать про Нью-Гейт. Не потому, что я лгун. Просто я не уверен, что это мне не приснилось…

Но на днях привезли свиную тушу. Хью и Ральф притащили тушу на кухню, и Джоан принялась командовать, как им ее разделывать. Когда она отвернулась, Хью шепнул, что пожарит уши. Для себя. Потихоньку. И принялся их срезать. Тут внутри у меня взбунтовались кишки. Все внутри у меня взбунтовалось. Я еле успел выскочить на задний двор, и меня вывернуло наизнанку.

Я утерся и оглянулся. Никто ничего не заметил. Мне показалось, никто.

Вечером будут есть мясо. Хорошо, что я в это время чищу горшки. Мне отвратителен даже запах жаркого…

* * *

Мэйбл, совсем недавно мне казалось, что я всё вытерплю. Но теперь в мою душу закралось сомнение. Все чаще в моем животе появляются бабочки. С холодными крыльями. Они щекочут меня изнутри, заставляя кишки сжиматься.

Днем Джоан подстраивает все так, чтобы хозяин был мной недоволен. А когда она засыпает, за дело берутся мыши.

Еще в первый день, как я поступил в распоряжение Джоан, она приказала:

– Бери свой тюфяк и тащи на чердак. Пригрелся! Не лорд – храпеть тут у всех на виду.

Мэйбл, это неправда. Я почти не храплю. И я ложусь позже всех. А днем мой тюфяк под лестницей никто и не замечает. Но, как я понял хозяина, я должен во всем подчиняться Джоан. А он таким образом испытает мое послушание. Иначе как я смогу оправдать его благодеяние? Как смогу доказать, что всё готов претерпеть ради Лондона, ради того, чтобы стать горожанином? Поэтому я не решился ей возражать.

– Овчину свою дрянную можешь с собой забрать. Она насквозь тобой провоняла. А под голову – вон, полено.

Я перебрался спать на чердак. Это плохое место. Здесь так же холодно, Мэйбл, как было у нас с тобой, когда кончился хворост. А ведь скоро наступит зима. Но это можно стерпеть. Это мне не впервой. И у меня есть овчина. Пусть дырявая, но овчина.

Но истинная беда – это чердачные мыши.

Столько мышей я в жизни не видел. Наверное, здесь их манор. И у них есть какой-нибудь сэр. Злой-презлой, облезлый, с розовым длинным хвостом. Маленький такой сэр, но прожорливый, как свинья. У него куча слуг, и он то и дело посылает их за добычей. Слуги шарят везде, скребутся, пищат, шуршат. И тащат всё, во что их облезлый сэр может вцепиться зубами. А тут такого не много. Всё, что можно, они уже съели. И неизвестно, что придет в их мышиные головы. Вдруг они посчитают, что можно отгрызть от меня кусочек? Вдруг они поступят со мной, как в Нью-Гейте с чернокнижником?