В чертогах марсианских королей - Джон Варли

К западу от Де-Мойна меня стали подвозить чаще, потом резко меньше, когда я приблизился к лагерям беженцев на границе Китайской Полосы. Прошло всего пять лет после катастрофы – помните, когда атомный реактор в Омахе расплавился и раскаленная масса урана и плутония начала проедать себе дорогу в глубь земли, направляясь в Китай и распространяя в подветренную сторону полосу радиоактивности длиной в шестьсот километров. Большинство обитателей Канзас-Сити в штате Миссури до сих пор жили во времянках из фанеры и металлических листов, дожидаясь, пока город опять станет пригодным для проживания.

Беженцы были трагической группой. Первоначальная солидарность, которую люди показали после катастрофы, давно сменилась у перемещенных лиц летаргией и крушением иллюзий. Многие из них будут периодически лечиться в больницах до конца своих дней. А, что еще хуже, местные их ненавидели, боялись и не общались с ними. Они стали современными париями, неприкасаемыми.

Их детей чурались. Каждый лагерь беженцев имел свой номер, но местные называли их Гейгертаунами.

Я сделал длинный объезд до Литл-Рок, чтобы избежать пересечения Полосы, хотя сейчас это было безопасно, если там не задерживаться. Национальная гвардия выдала мне значок парии – дозиметр, – и я бродил от одного Гейгертауна до другого. Люди там были жалостливо‑дружелюбны, как только я делал первый ход, и я всегда спал под крышей. Еда в общественных столовых была бесплатной.

Добравшись до Литл-Рока, я обнаружил, что нежелание подвозить незнакомцев – которые могли быть заражены «лучевой болезнью» – пропало, и я быстро пересек Арканзас, Оклахому и Техас. Я немного поработал там и тут, но многие поездки были долгими. Почти весь Техас я увидел из окна машины.

Я был немного усталым от всего этого, когда добрался до Нью-Мексико. И решил проделать часть дальнейшего пути пешком. К тому моменту Калифорния интересовала меня уже меньше, чем само путешествие.

Я оставил дороги и пошел через сельскую местность, где меня не останавливали изгороди. И обнаружил, что даже в Нью-Мексико нелегко уйти далеко от признаков цивилизации.

В шестидесятые годы Таос был центром культурных экспериментов по альтернативному образу жизни. В то время на окружающих город холмах обосновалось много коммун и кооперативов. Многие развалились через несколько месяцев или лет, но несколько выжили. Позднее любую группу с новой теорией правильной жизни и решимостью ее проверить словно притягивало в эту часть Нью-Мексико. В результате местность оказалась усеяна покосившимися ветряными мельницами, панелями солнечных обогревателей, геодезическими куполами, групповыми браками, нудистами, философами, теоретиками, мессиями, отшельниками и далеко не считанными откровенными психами.

В Таосе было отлично. Я мог зайти в большинство коммун и остаться на день или неделю, питаясь органическим рисом и бобами и запивая их козьим молоком. Когда мне надоедало в одной, достаточно было пройти несколько часов в любом направлении, чтобы добраться до другой. Там мне могли предложить ночь молитв и песнопений или ритуальную оргию. В некоторых таких группах имелись идеально чистые амбары с автоматическими доильными установками для стад коров. В других не имелось даже сортиров – там просто приседали на корточки. В некоторых одевались как монахи или как квакеры в ранней Пенсильвании. В других расхаживали голышом, сбривали все волосы на теле и раскрашивали себя пурпуром. Были только мужские или только женские группы.

В большинстве первых меня уговаривали остаться, во вторых меня могло ждать что угодно – от койки на ночь и приятной беседы до встречи возле изгороди из колючей проволоки с дробовиком в руках.

Я старался не делать суждений. Все эти люди занимались чем-то важным. Они испытывали способы, какими люди не обязаны жить в Чикаго. Для меня это оказалось чудом. Я-то полагал, что Чикаго неизбежно, как диарея.

Это не означает, что все они были успешны. Некоторые делали Чикаго похожим на монастырь Шангри-Ла. Одна из групп, кажется, считала, что возврат к природе заключается в том, чтобы спать в свином дерьме и питаться едой, которой побрезговал бы и стервятник. Многие были явно обречены. После них останутся лишь пустые свинарники и воспоминания о холере.

Так что здесь был не рай, несомненно. Но имелись и успехи.

Пара коммун существовала с шестьдесят третьего или шестьдесят четвертого года, и в них подрастало уже третье поколение. Я с разочарованием увидел, что в большинстве это были общины, где минимально отошли от установившихся норм поведения, хотя некоторые из отличий могли быть поразительными. Я предположил, что наиболее радикальные эксперименты приносят плоды с наименьшей вероятностью.

Я провел там зиму. Никто не удивлялся, увидев меня во второй раз.

У меня создалось впечатление, что многие приезжали в Таос и присматривались. Я редко оставался на одном месте дольше трех недель и всегда честно выполнял свою долю работы. Завел много друзей и приобрел навыки, которые помогут, если я стану держаться вне дорог. И подумывал о том, чтобы остаться в одной из коммун навсегда.

Когда я не смог принять решение, мне посоветовали не торопиться. Я могу отправиться в Калифорнию и вернуться. Кажется, они не сомневались, что я вернусь.

Так что, когда пришла весна, я отправился на запад. Я избегал дорог и спал под открытым небом. Многие ночи я проводил в очередной коммуне, пока они постепенно не стали попадаться реже, а затем и вовсе пропали. Места здесь стали уже не такими приветливыми, как прежде.

А затем, после трех дней неторопливой ходьбы от последней коммуны, я уперся в стену.

В 1964 году в США была эпидемия «германской кори», или коревой краснухи. Это одна из самых мягких инфекционных болезней. Проблемой она становится только тогда, когда женщина заболевает ей в первые четыре месяца беременности. Она передается плоду, у которого обычно развиваются осложнения. Такие, как глухота, слепота и повреждение мозга.

В 1964 году, в старые времена до того, как аборты стали легкодоступными, с этим ничего нельзя было поделать. Многие беременные женщины подхватывали краснуху, а потом рожали. За один год родилось пять тысяч слепоглухих детей. Нормальная же частота рождения таких детей в Соединенных Штатах – сто сорок за год.

В 1970 году этим пяти тысячам потенциальных Хелен Келлер[1] было шесть лет. Быстро стало ясно, что Энн Салливан на всех не хватит. Прежде слепоглухих детей можно было распределить по небольшому количеству специальных учреждений.

Это было проблемой. Далеко не всякий способен поладить со слепоглухим ребенком. Ему нельзя велеть заткнуться, когда он стонет, его нельзя вразумить и сказать, что его стоны сводят тебя с ума. Некоторые родители доходили до нервного срыва,