Боевые псы не пляшут - Артуро Перес-Реверте

Он придвинулся ко мне вплотную, насколько позволяли прутья, и мы заурчали потише. Стали шептаться. Теперь, когда он подполз ближе, я смог рассмотреть его, благо сквозь маленькое узкое оконце пробивался лунный свет.

– Зачем пожаловал?

– Любопытно мне.

– Любопытство, как известно, кошку сгубило.

– Так то кошку. А я – собака.

Мне понравилось, как он говорит. И как потянулся ко мне и обнюхал, а потом потерся носом о мой нос. Он вроде бы не затаил на меня обиды.

– Хочу тебя спросить, – вдруг спросил он в упор. – Ты почему меня не прикончил вчера?

Я удивился:

– Не смог, наверно. Ты не дал.

– Да не ври. Я дрался, конечно, изо всех сил, но и ты тоже. И я почувствовал твои клыки у самых вен на шее… Но почему-то остановился.

Я на миг задумался:

– Ну, значит, надобности не было. Не люблю убивать.

Он посмотрел недоверчиво:

– Что ты не любишь?

– Убивать.

Он засмеялся сквозь зубы, вывалив язык и часто дыша.

– Про тебя говорят другое.

– И что же?

– Что сегодня ты прикончил спарринга и навел страх на Олафа, немецкого дога, а он – зверь серьезный. Еще говорят, ты и раньше занимался такими делами.

– Кто говорит?

– Пронесся такой слух, то есть лай. Сам знаешь, как это происходит. Наше радио.

– А еще что говорят?

– Что пришел сюда по доброй воле, хотя носишь ошейник со всей этой дребеденью. И это значит одно из двух – либо ты больной на всю голову, либо у тебя тут какое-то дело.

Помолчали. Потом я снова навострил уши. Мне было интересно.

– Ты так и не сказал, зачем пришел.

Он как будто задумался.

– Всего лишь спасибо тебе сказать, – он шевельнул хвостом. – Если бы не ты, потерял бы я жизнь, а в лучшем случае – эту службу.

– Службу… Не больно-то почтенная, прямо скажем, у тебя служба. Сторожить все это дерьмо.

Он принял мои слова как должное и глазом не моргнул.

– Останься я бойцом, меня давно бы уж закопали. Повезло мне. Кормежкой обеспечен. А что касается собак… Веселого, конечно, мало, но я выполняю свой долг и помогаю, чем могу.

Я покивал понимающе.

– Лучше они, чем ты, да?

– Именно так.

Пришел мой черед ненадолго задуматься. В отличие от людей, мы, семейство псовых, почти совсем лишены лицемерия. Притворяться не умеем: мы такие, какие есть. Мы – честные животные. И этот дог, несмотря на свою службу, не кажется негодяем. У собак и жизнь собачья. Каждый курочит их, как хочет. И потому я решил пооткровенничать и рассказал ему, зачем я здесь оказался. Не вдаваясь особенно в подробности, так – самую суть. Есть у меня два друга – Тео и Борис. Стало мне известно, что они попали сюда. Не слышал ли он о них чего-нибудь?

– Слышал, конечно, – ответил он.

И, без видимого усилия, отодвинул мордой засов на дверце моей клетки. Я в удивлении уставился на него:

– Ты что делаешь?

И услышал нечто похожее на слабую одышку – это дог так смеялся.

– Я подумал, может, тебе захочется прогуляться.

Цинковые крыши поблескивали в лунном свете, а из окон, задернутых занавесками, пробивался свет электрический. Мы шли бесшумно, стараясь держаться там, где потемней, и наконец остановились перед последним ангаром. Я сгорал от любопытства так, что хвост дымился, однако дог оказался настоящий кремень.

– Да что за черт такой? Долго еще?

– Помалкивай. Увидишь.

Мы шли бок о бок. Мой спутник постоянно оглядывался по сторонам.

– Если накроют, – предупредил он, – представим дело так, что ты удрал, а я тебя только что поймал. Понял? Разыграем задержание, и ты послушно вернешься в клетку.

– Ладно. Но все же – что там с моими друзьями?

– Спокойствие, товарищ! Терпение – это добродетель.

– Да я очень спокоен и очень терпелив. Но все же скажи что-нибудь.

Он задумался на миг.

– Этот твой Тео – родезиец, здоровенный барбос? Видный? Да?

– Да, это он.

– Их привезли недели две назад – его и второго. Изящного такого… Твой дружок пошел, судя по всему, по высшей категории. Его испробовали на двух спаррингах. И с одним – это был жалкий блохастый шелудяк – он драться отказался.

– Меня это не удивляет. Тео – благородный пес. Достойная личность.

– Ну, эту достойную личность отлупили и на двое суток заперли без еды. И даже пить не давали. Потом вывели на ринг попробовать с другим спаррингом – пиренейским мастифом, довольно пожилым, но еще мощным.

– И?

– Ну, ты знаешь сам, наверно, чем это кончается…

– Хочешь сказать, он дрался?

– Да как еще дрался. Осатанев с голодухи, остервенясь от побоев, он живого места от мастифа не оставил. Так истрепал, что того пришлось пристрелить.

От изумления я даже остановился:

– Да ты что?!

– Отвечаю! И с тех пор, насколько мне известно, он никого в живых не оставляет. Кого ни выведут к нему – убивает всех. Держат его на Живодерне, где проводятся настоящие бои… – Он взглянул на меня с любопытством. – Место, полагаю, тебе знакомое.

– Не без того.

– Ну, там он и живет в одной из клеток, где содержат чемпионов, чтобы не возить их каждый раз взад-вперед – на бой и обратно, к хозяину. Похоже и ты там жил?

Я мрачно сморщился. Воспоминания, становившиеся все тягостнее и неотвязней, сдавили мне горло.

– Нет. Я был хорош, но жил при хозяине.

– Ты – хорош, а он – самый лучший. Рассказывают, что заработал своим владельцам кучу денег. Живет там же, где дерется, а дерется чуть ли не каждый вечер. Судя по всему, прирожденный боец. Киллер.

Я не сразу сумел осмыслить все услышанное. Живодерня – это такое место, где только жестокость и насилие дают тебе шанс выжить, а иначе говоря – это ад. Мне трудно было представить там Тео с его иронической ухмылкой уверенного в себе пса, с его насмешливо-спокойной манерой. С его обаятельной невозмутимой задиристостью, которая прельстила когда-то Дидо, а меня сделала его другом.

– Что же касается второго… – помявшись, продолжал дог.

И я встряхнул головой, возвращаясь к действительности. Тео ведь был не один, вдруг вспомнил я. Их было двое.

– Русский борзой, да? Пижонистый такой?

– Все так. Красавчик Борис. Что с ним случилось?

Мы остановились перед последним ангаром. И переговаривались тихим урчанием, чтоб никто нас не услышал. Дог приглушенно фыркнул, что означало смешок.