Вьюга юности - Ксения Беленкова

– И что у тебя по литературе в этой четверти? – Миша не мог наглядеться на племянницу, такая она сейчас была занятная и загадочная: кажется, в нее можно было всматриваться дольше, чем в Джоконду Да Винчи – вот какое у нее было лицо в этот момент.

– Четверка с натяжкой, – улыбнулась Саша.

Миша все смотрел на Сашину улыбку и почему-то был ужасно рад тому, что она вовсе не отличница по литературе в школе…

После того разговора Миша еще больше уверился в правильности своего отношения к жизни. Он с усердием помогал маме в архиве библиотеки, зарабатывая при этом копейки. В остальное же время следил за домом и, по мнению многих, маялся дурью. Надо сказать, это было его основным и самым любимым занятием – Миша маялся самозабвенно, с душой.

– Айда на улицу, смотреть на первый снег! – махом проглотив полтарелки салата, выпалил он.

– Какой еще первый снег? – удивился Димка и воздвиг из бровей домик. – Уже неделю как заметает.

– То в старом году заметало, а то – в новом! – Миша взъерошил Димону волосы. – Да пойдемте же, я вам свой сюрприз покажу!

Его энергии и напору трудно было противостоять, и вся компания высыпала на улицу. Только раз в году случаются такие яркие ночи! Звезды салютов россыпью взлетали в небо из разных уголков города. Небо стало похоже на разноцветный персидский ковер, расшитый узорами фейерверков. Как вереница демонстрантов, веселая команда двигалась по Первомайской улице, пока все не вышли к парку. Метель улеглась. В дыры рваных облаков заглядывали звезды. А где-то за ними плотной синевой лежала высь.

Миша шел впереди, прокладывая на снегу тропу к своей сокровищнице. И сердце его замирало на каждом шагу, дыхание перехватывало и становилось трудно дышать. Но вовсе не от быстрого хода, просто Мише было очень страшно представить на суд близких плод трудов последнего месяца. Он не знал, как они отреагируют. Что скажут? И главное – какие лица будут у них в тот момент, когда он предъявит свою работу? Какое-то время дорога вела вверх, подъем был пологий, не затрудняющий движения. Казалось, что деревья водят хоровод вокруг путников. Но вдруг из-за очередной разлапистой ели вынырнула ледяная фигура человека, а за ней – другая и следующая. Невысокие скульптуры будто бы проглотили звезды с неба, которые теперь светили внутри их круглых животов. Как жемчужины, они переливались белым перламутром.

И тут путники замерли, разглядывая прозрачных человечков. Только Миша не смотрел на загадочные фигуры: сейчас он пытался уловить движения души в каждом из близких людей. Первым нашелся Димка:

– Круто! – сказал он и присвистнул.

– Какие замечательные толстячки! – Саша осторожно погладила покатые бока первой скульптуры и заглянула в лучистое лицо. – А почему они голые?

Все скульптуры и в самом деле были обнажены, но не отличались излишним натурализмом: их формы выглядели мягкими – они не демонстрировали, а лишь намекали.

– Твои люди чем-то похожи на работы Ботеро, – Павел Львович изучал вторую скульптуру. – Такие же, но другие.

– Какой еще Ботеро? – Николай с любопытством дотронулся до следующего ледяного изваяния.

– Это латиноамериканский художник, – очнулась от восторженного оцепенения мать. – У меня в библиотеке есть его альбом, Паша недавно презентовал. Только у Ботеро все такие мясные и румяные. А эти прозрачные и воздушные.

– Вот тот на одного моего постоянного покупателя похож, – Николай указывал пальцем на самого пышного толстяка. – Ну точно он! Я ему всегда свежую вырезку откладываю!

Все засмеялись. И Миша тоже заулыбался, выдохнул, понимая, что ему удалось по-настоящему удивить и порадовать близких. А они уже разошлись по парку: и каждый хотел заглянуть в лицо всем скульптурам, вглядеться в их внутреннее свечение, ища там что-то свое…

– Миш, а как ты научился такое вытворять? – Димка подбежал к другу и смотрел на него с нескрываемым восторгом и уважением.

Миша задумался…

Он уже и не помнил, как и когда ему в голову пришла идея сделать ледяные скульптуры. Возможно, увидел их в выпуске новостей или прочитал какую-то заметку в газете. Так выходило, что все необходимое было у него под рукой: лед – в реке, да инструменты – в сарае. Однажды утром, пока мать еще спала, Миша достал пилу, стамески и резцы, закинул все это в походный рюкзак и отправился к Истре. От дома там пути было всего ничего – минут пятнадцать-двадцать. Как раз возле парка река делала петлю, течение там оказалось не сильное, и к концу декабря слой льда стал достаточно толстым и крепким. Самым сложным было аккуратно выпиливать мерзлые куски. Миша старался вырезать не слишком большие части, чтобы лед под ним не раскололся. К тому же небольшие глыбы проще было перетаскивать в парк. В хорошую погоду за день Мише удавалось сделать одну небольшую скульптуру. Время до обеда уходило на добычу льда, а потом, подкрепившись, он несколько часов работал стамеской и резцом, выпиливая части тела. Затем склеивал их, поливая места стыка водой, которая быстро смерзалась на холоде. Так получались его человечки. Над лицами Миша трудился особенно долго и все не мог разобрать – это он ведет за собой ледяную стихию, или сам лед подчиняет себе художника? Позабыв все уроки Павла Львовича, слушая лишь шепот ветра и потрескивание льда, Миша давал свободу рукам…

Сколько ни пытался он научиться ремеслу художника, стараясь поймать верную линию, уловить настроение и передать его бумаге – с рисованием ничего путного не выходило. Холст казался плоским и бездушным. И только этой зимой Миша понял, чего хотят его руки – они ждали объема и физического труда. Отсекая лишнее, Миша будто бы доставал изо льда нутро и являл его во всей обнаженной чистоте.

Лишь на одну скульптуру у него ушел не один, а целых три дня. Именно эту работу он доделал всего за несколько минут до Нового года. И она еще ждала путников впереди.

Толстячки, точно свита, постепенно подвели компанию к самой главной скульптуре. Деревья расступились, открывая вид на небольшую поляну, что лежала на парковой возвышенности. Тут Миша отступил в сторону, давая возможность близким выйти вперед и увидеть дело его рук целиком. Теперь он замер, и лишь глаза пытались уловить настроение собравшихся, запомнить выражения их лиц. Все тоже будто бы онемели, из открытых ртов выходил лишь пар.

С невысокого пригорка в небо взлетала ледяная пара: обнявшись, две мерцающие фигуры словно парили над заснеженным парком, над неспящим городом. Они будто бы стремились к золоту куполов Воскресенского собора, и в холоде их свечения пряталось тепло, а лица были так спокойны, что, находясь рядом, казалось – ты становишься увереннее и чуть-чуть добрее.

– Это Шагал, – тихо сказал Павел Львович. – Хотя, нет. Не-е-т… Это ты – Мишка!

Миша взглянул на учителя и в который раз удивился его обострившейся худобе – будто бы тот в одночасье поменял фас на второй профиль.

– Думаете, у меня получилось? – с надеждой спросил он.

– Думаю, в моих уроках ты больше не нуждаешься, – Павел Львович тепло хлопал Мишу по плечу. – Ты нашел себя, мой мальчик.