Последняя история Мигела Торреша да Силва - Томас Фогель

Шах недоверчиво посмотрел на дервиша, потом в гневе позвал своего слугу. «Поколоти этого типа как следует. Он осмелился рассказывать мне небылицы!»

Весь в шишках, ссадинах и синяках, вернулся дервиш на постоялый двор к своему спутнику, который обозвал его неумелым лжецом: «Разве не хватило бы тебе одного верблюда? Понадобился целый караван?»

И с этими словами он ушел попытать счастья. После общепринятого обмена любезностями шах приступил к делу: «Вы много путешествовавший человек, который, вероятно, хорошо знает мир. Расскажите мне о самом необычном, что встретилось вам во время ваших странствий».

«Признаюсь, что я действительно пережил нечто необычайное. Но боюсь, что вы вряд ли поверите мне, столь невероятно было то, что я увидел между небом и землей. Это случилось позавчера ранним утром, петухи только запели, и я внезапно проснулся, когда на меня вдруг посыпались с небес, как град, переметные сумы, обглоданные черепа верблюдов, подковы мулов и многое другое, и я не был ранен только благодарю великому везению».

* * *

Мария наполнила два стоявших на столе бокала соком свежевыжатых апельсинов и протянула один из них Мануэлу.

— И чему учит нас твоя история? — спросила она с наигранным упреком. — Что одна ложь возмещает ущерб, нанесенный второй ложью. Ах, мир так плох.

Мануэл пожал плечами без особого сожаления:

— Плох ли, хорош… — И добавил не совсем всерьез: — Это математическая задача. Минус на минус дает плюс.

Мария ничего не поняла, да и не пыталась понять.

— Только без лекций, господин профессор! Лучше сразу же третью историю!

— Давно собираюсь, — заявил Мануэл и начал рассказывать.

«Один богатый тяжелобольной человек лежал при смерти. Ни один из врачей, пестовавших его, не мог ему помочь. Но вот он услышал об одном враче, который мог по глазам мгновенно понять, можно ли еще оказать больному помощь. В таких случаях он давал больному необходимые лекарства и самолично ухаживал за ним до полного его выздоровления. Если надежды на выздоровление не было, врач молча отворачивался от больного и покидал помещение. Итак, наш богатый больной отправился вместе со своим слугой к этому врачу, который посмотрел на него и после едва заметного раздумья внезапно отвернулся и вышел из комнаты.

Полностью лишившись мужества, больной, сопровождаемый слугой, вернулся к себе домой, где, обессилев, лег на веранде на диван и тут же заснул. Слуга, сидевший в кресле рядом со своим хозяином, заметил, что к чаше с молоком, которая еще с утра стояла рядом с постелью больного, подползает гадюка. Застыв от страха, слуга смотрел, как гадюка выпила молоко, через короткое время отрыгнула его опять в чашу и уползла прочь. Слуга с облегчением откинулся на спинку кресла, и вскоре его глаза сомкнулись. Меж тем наш больной проснулся, почувствовал жажду, увидел чашу и одним глотком выпил молоко. Потом опять лег и немедленно заснул.

Слуга подивился розовым щекам своего хозяина, который потребовал завтрак и явно чувствовал себя намного лучше. Через несколько дней он полностью выздоровел, к нему вернулась радость жизни, а вместе с ней и гнев. Спустя некоторое время он разыскал врача, отвернувшегося от него, и стал осыпать его упреками. Но тот оправдался, сказав: „Только немедленный прием отрыгнутого ядовитой змеей мог спасти тебя. Но скажи мне, где бы мы это смогли раздобыть?! Один Бог знает, как ты смог выздороветь“.

„Не только Бог, — подумал слуга, который все слышал. — И я знаю, как выздоровел мой хозяин. А двух свидетелей вполне достаточно“.

Когда Мануэл закончил этот рассказ, наступила наводящая на размышления тишина, именно такая наступала всегда, когда старый Мигел заканчивал свои истории.

Повернувшись к Марии, Мануэл сказал:

— Как видишь, три совсем не обязательно.

Мария медленно подползла к своему рассказчику историй, гибко, как кошка, прильнула к нему и прошептала на ухо:

— И трех недостаточно. Достаточно почти не бывает. Наша договоренность остается.

И Мария продемонстрировала Мануэлу искусство любви, в чем она была мастерица, но только для него одного, и она не знала усталости.

Когда Мария на следующее утро выпрыгнула из постели, открыла занавески и, смеясь, стянула с Мануэла одеяло, он подумал о триединстве рабби Гавриила.

* * *

Разговор завязался быстро. Англичанин, который в качестве гостя университета уже несколько дней пребывал в Коимбре, присоединился к компании студентов, потому что в этот субботний вечер в трактире все равно не было другого места. Он заказал жаркое из птицы со шпиком и салатом из яиц, яблок и апельсинов. У Мануэла потекли слюнки, но жаренные на гриле сардины, которые хозяин поставил на стол всем остальным, тоже оказались неплохи.

Чужеземец был любопытен, хотел как можно больше узнать о стране и о городе с его университетом, он журналист-путешественник, наслаждается здесь мягким климатом юга, в то время как на его острове, рассказывал он, постоянные дожди. Без родины, однако, ему трудно обходиться, учитывая некоторые местные недостатки.

— И какие же? — поинтересовались студенты.

— На самом деле, я нигде не видел такого вшивого народа, как здесь, в Португалии.

Студенты ухмыльнулись, не совсем понимая, что он имел в виду.

— Well, — начал он свою речь. — Однажды я вышел погулять по Лиссабону, чтобы увидеть что-нибудь новенькое, и стал свидетелем одной чрезвычайно странной сцены. Я увидел двух человек, сидящих на улице, у каждого на плечах был большой павиан, который чистил ему голову, кишевшую вшами. Я подошел к ним и узнал, что павианы весьма пригодны для таких дел. Человек, коему они принадлежали, таким способом зарабатывает себе на жизнь, и за каждую голову, все равно с короткими или с длинными волосами, которую чистят его обезьяны, он требует двадцать рейсов, что по-нашему приблизительно три полупенса. Well, это все же лучше, чем чужая голова на коленях, которую нужно избавить от наглых „квартирантов“.

Хозяин, разносивший выпивку, услышал этот рассказ и сказал насмешливо:

— Не в обиду будь сказано, если бы у меня на голове была ваша very british медная шляпа, я бы чесался и без этих „квартирантов“. И кроме того, раз уж вы интересуетесь нашей страной, то запомните: что в Лиссабоне в моде, нас здесь, в Коимбре, не интересует.

Тут англичанин постарался всем разъяснить, что речь шла о низших слоях населения, стал рассказывать о своих путешествиях и оказался исключительно остроумным человеком, которому весь стол внимал с большим удовольствием. Так, он рассказал, что в Лондоне составили себе в корне неверное представление о португальских бабах, поскольку полагали, что они серьезны и необщительны.

— Господа! Мистер Вольтер был совершенно прав в своем суждении о бабах южных стран. Дело в том, что на севере у баб в жилах — молоко, а на юге — ртуть. Конечно, тут не следует понимать Меркурия в медицинском смысле. Я имею в виду, что на юге бабы такие же летучие, как этот металл.