Короткое правление Пипина IV - Джон Эрнст Стейнбек

— Бога ради, не устраивай королевских сцен, — огрызнулся дядюшка Шарль. — Я даже на улицу не осмеливаюсь выйти. Я ставни не открывал с самой коронации.

— На которую ты не явился, — сказал король.

— На которую я не осмелился явиться. Меня довели до крайности. Потомки старой знати думают, что я — поверенный во всех твоих делах. Слава Богу, я могу сказать им правду: я тебя не видел. Перед моим магазином каждый день очередь. За тобой никто не следил?

— Не следил? Да у меня целый эскорт! Я не могу побыть один уже неделю. Они рядом, когда я просыпаюсь. Они помогают мне одеться. Они торчат в моей спальне. Они суются в мою ванную! Когда я разбиваю яйцо за завтраком, они хмурятся. Когда я подношу кусок ко рту, они пожирают его глазами! А ты думаешь, что это тебя довели до крайности!

— Но ты — их собственность. Ты, мой дорогой племянник, — продолжение своего народа, и он имеет неотъемлемые права на твою персону.

— И зачем только я в это ввязался! — простонал Пипин. — Я не хотел переезжать в Версаль. Но меня и не спрашивали. Меня перевезли. Там жуткие сквозняки. Кошмарные кровати. Паркет скрипит… Что это ты мне намешал?

— Мартини! — сказал дядюшка Шарль. — Я научился этому у молодого американского друга вашей Клотильды. После первого глотка — гадость, но с каждым последующим становится все вкуснее. Гипнотизирует и привораживает. В нем есть что-то от морфия. Попробуй! Не пугайся льда.

— Гадость, — сказал король и опорожнил стакан. — Налей еще. — Он облизнул губы. — Я совсем забыл, что у королей всегда гости. Со мной в Версале живет две сотни придворных.

— Полагаю, места им хватает.

— Места — да. Но ничего более. Они спят на полу в залах. Они ломают мебель и жгут ее в каминах, чтобы согреться по ночам.

— В августе?

— Версаль останется холодильником даже в аду… Что это? Джин я чувствую, но что еще?

— Вермут. Капелька вермута. Если мартини кажется вкусным — значит, им уже злоупотребили. Попробуй вот это. Ты взволнован, мой мальчик.

— Взволнован? Да как я могу оставаться спокойным? Дядюшка, я уверен, во Франции, в каком-нибудь ее закоулке, есть богатые аристократы — но не среди моих придворных. Они выползли из-под мостов, из сточных канав и ночлежек. Я окружен людьми, которые, если бы не их благородные предки, назывались бы отребьем. Правда, величавым отребьем. Как важно они прогуливаются по саду! Как подносят к губам кружевные платки! Говорят языком Корнеля! И крадут. Да, крадут!

— Что ты имеешь в виду?

— Дядюшка, в округе не осталось ни одного не обворованного курятника и крольчатника. Когда фермеры приходят жаловаться, мои придворные мило улыбаются и отмахиваются кружевными платками, украденными в супермаркете «Ту-ту». В каждом парижском супермаркете продавцов предупреждают, чтобы особо следили за придворными. Мне страшно, дядюшка. Говорят, крестьяне уже начинают точить косы.

— Знаешь, мой дорогой племянник, тебе надо кое-что модернизировать. Сейчас самое время покончить с некоторыми наследственными привилегиями твоих придворных. Ты же понимаешь: что для обычных людей воровство, для знати неотъемлемое право… Налить еще? А может, хватит? У тебя лицо покраснело.

— Как, говоришь, это называется?

— Мартини.

— Это по-итальянски?

— Нет, — сказал дядюшка. — Пипин, я не хочу, чтобы ты уходил, но должен предупредить: вот-вот придет Клотильда со своим новым другом. Я для удобства открыл заднюю дверь. Если хочешь уйти незаметно, то…

— Что за друг?

— Американец. Я думаю, его могут заинтересовать кое-какие рисунки.

— Дядюшка!

— Нужно же зарабатывать на жизнь, мой дорогой племянник. Для меня ведь никто не собирает налогов. Кстати, ведется ли сбор королевских налогов?

— Если и ведется, то мне об этом неизвестно. Получен новый американский заем, но королевский совет не дает им пользоваться. Этот совет поразительно похож на прежнее республиканское правительство!

— Еще бы! Люди-то те же самые. Не забудь, через заднюю дверь можно выйти в проулок.

— Ты собираешься использовать свое положение, чтобы надуть этого американца? Дядюшка, это неблагородно!

— Ничего страшного! — отрезал Шарль Мартель. — Я не преувеличиваю и не приукрашиваю. Если кому-то нравится рисунок, он его покупает. Я просто говорю, что это мог бы нарисовать Буше. Все возможно.

— Но ты же дядя короля! Надуть простого человека, да еще и американца, — все равно что стрелять по сидящей дичи! Британцам бы это очень не понравилось.

— У британцев свои способы совмещать благородство с заработком. Конечно, опыта у них побольше, но мы научимся. К слову сказать, что плохого, если мы немного потренируемся на богатом американце?

— Он богат?

— Кошелек у него, как выражаются американцы, «набит под завязку». Его отец — Яичный Король в провинции Петалума.

— Хорошо хоть, что ты обираешь не плебеев.

— Конечно нет, мой мальчик. В Америке плебеями становятся только неплатежеспособные.

— Дядюшка, если ты намерен провернуть еще одну из своих чердачно-художественных афер, я останусь и посмотрю на этого яичного принца. Кстати, у Клотильды это серьезно?

— Надеюсь, — сказал дядюшка. — Его отец X. У. Джонсон — повелитель двухсот тридцати миллионов кур.

— Силы небесные! — вскричал Пипин. — Слава Богу, Клотильда не уподобилась той принцессе, которая влюбилась в простолюдина. Спасибо, дядюшка… Знаешь, а ты молодец. Этот мартини гораздо лучше первого.

У Тода Джонсона было не больше аристократических корней, чем в свое время у Карла Мартелла. В 1932 году бакалейная лавка Джонсонов в Петалуме пала жертвой того, что в масштабах всей страны называлось «Великая депрессия», лавка тихонько прекратила свое существование, а ее владелец X. У. Джонсон, отец Тода, отправился в поисках заработка в федеральное агентство занятости и стал трудиться на дорожном строительстве.

X. У. Джонсон никогда не винил президента Гувера в том, что из-за него потерял лавку, но так и не простил Рузвельта за то, что тот его спас от голодной смерти.

Когда, за неимением морозильников, агентство раздавало живых кур, мистер Джонсон не стал их есть. Его поразило, что глупые птицы могли успешно отыскивать пропитание на заросшем бурьяном клочке земли позади его дома.

Все два года дорожного строительства Хэнк Джонсон размышлял о курах. Когда умерла бабушка, завещав ему три тысячи долларов, он тут же купил десять тысяч цыплят. У большинства из них вскоре стали выпадать перья и чернеть гребешки. Из десяти тысяч выжили немногие, но Джонсон не сдался. Энтузиазм его просыпался трудно, но, проснувшись, удержу не знал. Джонсон выписал из департамента сельского хозяйства брошюрку по куроводству и изучил азы этой науки. Даже не принимая в расчет болезни, куры, пока их меньше пятидесяти тысяч, — напрасный перевод денег. С пятьюдесятью есть шанс свести концы с концами. С сотней тысяч можно отложить кое-что на черный день. Но по-настоящему развернуться можно, только когда кур за полмиллиона. Вряд ли стоит рассказывать в подробностях об ухищрениях и авантюрах мистера Джонсона. Результатом их, как правило, становились мелкие взносы соседей и родственников, рискнувших капиталами ради двух сотен тысяч цыплят. Хотя с двумя сотнями и нельзя было развернуться так, как с полумиллионом, на возвращение долгов с процентами и небольшим барышом мистер Джонсон заработал. И пустился в свободное плавание.