Windows on the World - Фредерик Бегбедер

О господи, высокий рыжеволосый тип съехал с катушек. Он вопит изо всех сил, но что – непонятно. С него градом льется пот. Чтобы дети не распсиховались, я решаю снова вернуться к теме аттракциона. Оставляя их с Лурдес, я подмигиваю ей, чтобы она включилась в игру.

– Простите, Лурдес, можно попросить вас об одном одолжении? Так вот: дети не хотят верить, что мы участвуем в аттракционе, они ничего не знают о «Tower Inferno», короче, окажите мне любезность, присмотрите за ними минутку, а мы с Энтони пока разведаем дорогу на крышу. Дети, вы будете вести себя хорошо, обещаете?

– Обещаем.

– И не обращайте внимания на господина, который кричит, это просто актер, и он очень плохо ломает комедию.

– Почему тебя зовут Лурдес? – спрашивает Дэвид.

– Заткнись, Дэйв, – говорит Джерри.

– Дети, – говорит Лурдес, – лучше бы вам держать язык за зубами, потому что я здесь работаю и могу вам сказать, что обычно мы не пускаем мальчиков вашего возраста на эти русские горки, вы даже по росту еще не годитесь, так что на вашем месте я бы не выступала, do I make myself clear?[53]

Энтони держит рыжего за плечо и что-то настойчиво ему внушает. Они сидят на корточках в застекленном коридоре. Столбы тошнотворного дыма ползут по шахтам лифта, как черные лианы.

– It's OK, it'll be OK. Don't worry, it's gonna be OK.[54]

Он твердит это, пока тот не успокаивается. Рыжий вопит от отчаяния, сдали нервы. Я пытаюсь вступить в разговор:

– Как вас зовут?

– Джеффри.

– Послушайте, Джеффри, давайте помогать друг другу. ОК? Не волнуйтесь, все образуется. Сохраняйте спокойствие.

– О ГОСПОДИ ГОСПОДИ ЭТО Я ВИНОВАТ ЭТО Я УСТРОИЛ ЭТОТ ЗАВТРАК Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ ПРОСТИТЕ ИЗВИНИТЕ МЕНЯ О БОЖЕ Я СМЕШОН ПРОСТИТЕ ПРОСТИТЕ МНЕ СТРАШНО О ГОСПОДИ СЖАЛЬСЯ НАДО МНОЙ!

Я оборачиваюсь посмотреть, не слетели ли с катушек и мальчишки: нет, они держат удар, только затыкают уши, чтобы не слышать крика Джеффри: I WANT OUT![55]Лурдес показала им пример. По забитой трубами лестнице Энтони ведет меня на 109-й этаж. Мы идем через залы с громадными многоцветными механизмами, между турбинами вентиляции, отопительными системами и подъемниками лифтов. Похоже, не только нам одним пришла в голову эта идея. Впрочем, у нас не было выбора: внизу жаровня, верная смерть, либо сгоришь, либо задохнешься. Единственная наша надежда – выбраться через крышу. Понемногу к нам присоединяется около сотни человек, рассыпавшихся по всем помещениям в поисках утраченного воздуха. Группки людей, обхвативших голову руками, сидящих на земле, стоящих, залезающих на столы, чтобы лучше дышалось, пытающихся столкнуть в окно металлический сейф, чтобы впустить кислород (да, металлический сейф тоже годится). Гроздья слипшихся людей поддерживают друг друга, держат друг друга за руку, утешают, кашляют.

– На крышу ведет только одна лестница, – говорит Энтони. – Ключи есть у всех охранников, и у меня тоже.

Мы стоим перед красной дверью с написью: EMERGENCY EXIT.[56]Я еще не знаю, как я буду ненавидеть эту дверь.

Этажом ниже Лурдес слушает разговор моих сыновей, поворачивая голову то к одному, то к другому, как будто смотрит матч по теннису между сестрами Уильямс.

– Лучше бы мы в школу пошли, – говорит Дэвид.

– О нет, тут так прикольно, – говорит Джерри.

– Да уж, школа по приколу, – говорит Дэвид.

– Это точно, – говорит Джерри.

– Жарковато только что-то, – говорит Дэвид.

– Точно, – говорит Джерри, – прямо как в сауне.

– А сауна это что? – говорит Дэвид.

– Сауна – это вроде бани, там очень жарко и там потеют, – говорит Лурдес.

– А зачем? – говорит Дэвид.

– Кажется, чтобы похудеть, – говорит Лурдес.

– Тебе бы надо ходить туда почаще, – говорит Дэвид.

– Заткнись, – говорит Джерри. – Это не смешно.

– Нет, смешно, смотри, Лурдес помирает со смеху, так что сам заткнись, – говорит Дэвид.

В самом деле, Лурдес согнулась пополам от смеха. Она так хохочет, что у нее текут слезы. Она достает пачку бумажных платков, чтобы промокнуть глаза.

– Думаешь, нас покажут по телевизору? – говорит Дэвид.

– Естественно, кретин, – говорит Джерри. – Небось уже крутят по всем каналам.

– Мощно, – говорит Дэвид.

– Прямо до смерти, – говорит Джерри.

– И почему у тебя, дурака, не осталось пленки в фотоаппарате, – говорит Дэвид.

– Хватит о нем говорить, надоело уже, – говорит Джерри.

– А у тебя кровь идет из носа, – говорит Дэвид.

– А, черт, опять начинается, – говорит Джерри.

Он запрокидывает голову, зажимая салфеткой ноздрю. Лурдес протягивает ему бумажный платок.

– Не беспокойтесь, Лурдес, у него все время так.

– Только когда со мной спорят, – говорит Джерри.

– Я и говорю: все время, – говорит Дэвид.

Другие свидетельства? Они как апокалиптический роман Дж. Г. Балларда, только это правда. Эдмунд Мак-Нэлли, инженер-технолог из Fiduciary, звонит своей жене Лиз, а снизу доносится рокочущий гул. Он сильно кашляет. Он спешно перечисляет все свои страховые полисы и счета. В последний момент добавляет, что она и дети были для него всем, и советует ей отменить их поездку вдвоем в Рим. Успел ли он насладиться последним в жизни кофе, глядя, как люди падают из окон? Вряд ли, он слишком сильно кашлял. С 92-го этажа Деймен Михан звонит своему брату Юджину, пожарному в Бронксе: «Здесь очень скверно, – кричит он. – Лифты вырубились». Питер Олдермен, продавец в «Bloomberg LP», шлет мейл сестре со своего лэптопа; сообщает про дым, а потом добавляет: «Мне страшно». Думаю, с 9.00 это было общее чувство. Вначале – удивление, шок, надежда, но спустя четверть часа остается только ужас, дикий страх, от которого мутится рассудок и подкашиваются ноги.

В то утро я повел дочку на башню «Монпарнас». Те, у кого нет детей в возрасте трех с половиной лет, могут сразу переходить к следующей минуте: они не поймут. Сначала ее надо было убедить, что на башне «Монпарнас» куда интереснее, чем на ближайшей карусели. В результате она попала и туда и туда. Ей непременно хотелось бегать за голубями, чтобы они взлетали, карабкаться на каждую бетонную тумбу и изображать канатоходца на бордюре тротуара. Первая сцена – рев, переговоры, примирение. После того как я разрешил ей идти по эскалатору в обратную сторону, мне удалось дотащить ее до лифтов. Она расплакалась, что я не дал ей нажать на кнопку 56-го этажа. Засмеялась, почувствовав, как поехала кабина, как сдавило виски. В «Небе Парижа» она скакала под ногами метрдотелей в нейлоновых костюмах. Мы выбрали столик у окна. Я показал ей Город-светоч. Она не желала снимать пуховик. Вторая сцена – рев, переговоры, примирение. Жизнь у детей не слишком увлекательная, вот они и развлекаются как могут. По любому поводу – драмы, истерики, крик, восторг, взрывы хохота, приступы бешенства. Жизнь маленького ребенка полна страстей, как пьеса Шекспира. К тому же моя дочь – чистая Сара Бернар. В мгновение ока беспросветное отчаяние сменяется у нее величайшим блаженством. Редкостный дар. Официантка (она меня видит каждое утро и уже узнаёт) дает ей конфетку – абсолютное счастье, сияющие глаза, воздушные поцелуйчики. Шоколад слишком горячий – буйная ярость, насупленные брови, обиженная физиономия, надутые губы. Когда открываешь мир вокруг себя, важна каждая мелочь. Моя дочь живет на пределе чувств. Она сотый раз за утро поет «Зеленая мышка бежала по травке». Я больше слышать не могу эту дурацкую песенку! Несколько минут Хлоя сидит смирно, созерцая Париж, а потом отворачивается: ей больше нравится собачка у соседнего столика. Она заговаривает с ней, сперва боязливо, а через минуту уже по-свойски показывает ей вид из окна и объясняет: