Меч Вайу - Виталий Гладкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты… ты… все рассказал?
Тот, не поднимая головы, кивнул в ответ.
– Как ты… мог! Предатель! Ненавижу, не-на-вижу!
– Что ты говоришь? Я ведь ради нас… ради тебя! Мы будем жить, понимаешь, жить!
– Проклятый! Пусть солнце испепелит твое тело, пусть небо обрушится на твою голову! Пусть шелудивые псы разнесут твои кости по степи!
– Не говори так! Не говори! Не проклинай меня! – бородатый с мольбой протянул к нему руки. – Мы спасены, мы уйдем отсюда, куда захочешь.
– Не-е-ет! – безусый языг молниеносным прыжком свалил на землю одного из воинов и выхватил у него из-за пояса нож.
Сверкнули акинаки телохранителей, и пленника окружил смертоносный частокол. Бросив исполненный глубочайшего презрения взгляд на бородатого, безусый языг повернулся к вождю и вонзил себе нож в сердце. Телохранители вождя, остолбеневшие на какой-то миг от неожиданного поступка пленника, подхватили уже бездыханное тело. При этом кожаный шлем языга свалился с головы, и длинные черные волосы волной хлынули на землю.
– Женщина! – вскричал Меченый.
Воины, смущенные таким поворотом событий, молча расступились, и в образовавшийся круг вбежал бородатый пленник. Обезумевший от горя, он тяжело рухнул на землю рядом с телом своей подруги, что-то нечленораздельно выкрикивая.
Марсагет, пораженный увиденным не менее своих воинов, какое-то время стоял в хмурой задумчивости; затем дал знак увести бородатого языга – тот в исступлении грыз землю и до крови царапал лицо. Когда его подняли на ноги, он с нечеловеческой силой расшвырял воинов и с рычанием бросился на вождя, пытаясь вцепиться ему в горло. Но Меченый был начеку – его акинак по рукоять вонзился в шею языга, и тот, захлебываясь кровью, упал у ног Марсагета. Спокойно и равнодушно посмотрел вождь на умирающего; затем обратился к Меченому:
– Этого пса – в реку, рыбам на корм. А ее похороните с почестями, как мужественного воина, павшего в бою.
– Тризну?.. – предложил Меченый.
– Нет, не нужно. По врагам не скорбят, но мужество и преданность ее достойны похвалы и уважения…
Тимн и еще один воин после ночной вылазки в походный стан сармат, когда им удалось захватить двух пленников, не ушли вместе с остальными в Атейополис, а продолжали следить за вражеским отрядом. Погоня, снаряженная сарматами вслед разведчикам сколотов, вскоре возвратилась ни с чем: видимо, не решились с таким малочисленным отрядом углубляться в земли.
Марсагета – сила его боевой дружины была им хорошо известна. Нерешительность сармат, разбивших боевой стан среди редколесья и, казалось, чего-то ожидавших, настораживала разведчиков сколотов. Таясь в оврагах и кустарниках, Тимн с товарищем видели, как каждый день гонцы в сопровождении небольших отрядов скакали в степь или на взмыленных лошадях влетали в лагерь, торопясь к большой юрте из белого войлока, где расположился предводитель сарматской рати. После того, как сколоты умыкнули языгов, сарматы приняли необходимые меры предосторожности, и теперь усиленные конные дозоры кружили как вблизи лагеря, так и в его окрестностях, нередко в сопровождении сторожевых псов. Потому-то Тимн и его напарник, чтобы их не учуяли псы, оделись в свежие собачьи шкуры мехом наружу, заранее припасенные опытным в таких делах кузнецом, а тело, лицо, обувь и оружие натерли настоем из полыни, шалфея и фиалки.
Запрятав коней в лесных зарослях, куда сарматы боялись забираться, Тимн и его товарищ лежали на пригорке, укрывшись в густой траве – наблюдали. В лагере противника царило необычное оживление, особенно возле юрты предводителя. Вместо одного костра слуги разожгли еще четыре, табунщики пригнали двух молодых жеребчиков, тут же закололи, освежевали и мясо, порубив на куски, бросили в котлы. Несколько рабов – их для большей прыти подстегивали ударами кнутов воины в железных кольчугах, видимо, телохранители предводителя – торопливо ровняли площадку рядом с котлами, выдергивая неподатливые кустики чертополоха и высокой полыни, и устилали землю грубой кошмой. Ее тут же, в большой спешке, многочисленные слуги заваливали грудами всевозможной снеди и бурдюками с вином. Группа воинов в парадном облачении гарцевала на высоких тонконогих жеребцах неподалеку от белой юрты. Здесь же, с трудом удерживая буланого коня в богатой сбруе, стоял конюший предводителя сармат – узкоглазый воин богатырского роста со свирепым лицом.
По всему чувствовалось, что ожидается какое-то важное событие и по этому случаю готовится большой пир. Разведчики сколотов внимательно всматривались в лагерь врагов, готовые в любой момент бесшумно исчезнуть, раствориться среди высоченного разнотравья и кустарников, если сторожевые дозоры окажутся чересчур близко. Но дозорные, увлеченные приготовлениями к пиру и в предвкушении событий, способных скрасить их тяжелую, полную опасностей кочевую жизнь, утратили присущую им бдительность, подтянулись поближе к лагерю, принюхиваясь к запахам необычно сытного ужина, который так же, как и у юрты предводителя, готовили их товарищи. Кое- кто из них успел приложиться к маленьким походным бурючкам с оксюгалой и теперь они, яростно жестикулируя, спорили о чем-то друг с другом, показывая в глубь степи.
На лагерь уже стали опускаться сумерки, когда раздались приветственные крики; вырвавшись из луженых глоток воинов, они всколыхнули степь. С востока к лагерю рысила многочисленная группа воинов; среди них выделялся широченными плечами угрюмый безбородый военачальник с длинными вислыми усами. Ему навстречу выехал предводитель сармат со своими приближенными, и, после обмена приветственными речами, все дружно двинулись к белой юрте, где на деревянных блюдах исходили паром темно-красные куски свежесваренной конины и жирно лоснилась подрумяненная дичь. Началось пиршество, продолжавшееся при свете костров до полуночи.
Наконец лагерь стал постепенно погружаться в сон. И только давно протрезвевшие дозорные исправно несли службу: сказывалась многолетняя привычка к воинской дисциплине, потому что за малейшую провинность наказание было одно – смерть и позор бесчестья, что считалось значительно хуже смерти.
Предводитель сармат и прибывший военачальник, оставив приближенных, удалились в юрту, где слуги зажгли походные жировые светильники. Тимн и его товарищ, забыв про осторожность, подобрались настолько близко к лагерю, что уже могли слышать отдельные слова и возгласы пирующих. Завидев, что военачальники скрылись в юрте, Тимн не удержался от соблазна проникнуть в сонный лагерь, чтобы подслушать их разговор. Шепнув напарнику несколько слов, после чего тот немедленно пополз назад, Тимн бесшумно двинулся вглубь вражеского стана, старательно избегая освещенных мест и держась поближе к кустам – в их тени можно было затаиться от случайного наблюдателя.
Уже невдалеке от белой юрты он вдруг скатился в небольшую, невидимую в темноте ложбинку, едва не свалившись на голову сонному сармату; тот тут же заворочался, что-то бормоча. Тимн хотел было всадить ему в горло нож, но воин мог захрипеть или крикнуть в агонии и всполошить весь лагерь. Повозившись немного, укладываясь поудобней, сармат наконец нащупал виновника своего пробуждения – Тимн почувствовал, как рука воина затеребила собачьи шкуры на спине. Решив, что это один из сторожевых псов, пьянчужка принялся, запинаясь, выговаривать ему, пока его снова не одолел глубокий сон. Медленно, затаив дыхание, Тимн выскользнул из-под его руки и, мысленно поблагодарив Великую Табити за ее доброту, снова пополз по лагерю к юрте, сквозь приоткрытый полог которой посверкивали огоньки светильников.