История моей одиссеи - Петр Ефимович Люкимсон

даже если и было, то это вряд ли бы мне помогло понять, куда же меня везут. Но не прошло и часа, как «воронок» остановился, и мне велели выходить.

Еще через пару минут меня завели в длинную комнату с большим зарешеченным окном, в которой не было ничего, кроме аккуратно застеленной кровати, откидного столика и ведра, в которое, как я понял, мне предлагалось оправляться.

Словом, комната сильно напоминала тот самый «дом особый» из моего детского стихотворения, вот только никакого пледа, книг и портрета любимой здесь не было. И никакого сада за окном разглядеть было нельзя – на улице давно стемнело. Так что фантазии, если и сбываются, то никогда на все сто процентов. Все оказывается немного не так, как хотелось бы.

Затем дверь открылась, вошел какой-то мужик, но не в форме, а в самом обычном костюме, откинул столик и поставил на него поднос с горячей манной кашей, хлебом с повидлом и чаем.

– Ужин! – сказал он, и закрыл за собой дверь.

Если учесть, что я целую вечность нормально не ужинал, то все содержимое подноса проглотил вмиг, сладко жмурясь от удовольствия.

Через полчаса хмурый мужик в костюме вернулся, чтобы забрать поднос.

– Извините, а где я? – не удержался я от вопроса.

– Завтра все узнаешь. Сейчас – спать! – ответил он и выключил свет.

Так я впервые за много дней снова оказался на нормальной человеческой кровати с подушкой и теплым шерстяным одеялом, впервые смог раздеться и лечь. Это было бы блаженством, если бы не полная неизвестность – я не имел ни малейшего представления, где я нахожусь, что меня ждет впереди, и потому я долго лежал, буравя взглядом темноту. Спать не хотелось, и, чтобы развлечься, я стал читать про себя «Евгения Онегина» и заснул на том самом месте, где говорится, что Евгений «был жертвой бурных заблуждений и необузданных страстей». Успел подумать, что я тоже своего рода «жертва бурных заблуждений и необузданных страстей» – потому со мной и произошла вся эта история.

Проснувшись, я первым делом оделся по всей форме, включая пиджак, и стал прохаживаться по комнате. И тут через решетку увидел приблизившееся вплотную к окну симпатичное девичье лицо.

– Ой, какой кудрявый! – засмеялась девушка, голова которой была плотно обернута белой косынкой. – Но ничего скоро с тебя эту твою красоту снимут!

О чем она говорит, я совершенно не понял – девушка исчезла так же внезапно, как появилась. Как сон, как утренний туман! За окном было довольно зелено, виднелись какие-то здания, и по дорожке маршировали мальчики в одинаковых синих рубашках и брюках. Я даже подумал, что это какой-то пионерский лагерь, хотя какой, к черту, мог быть лагерь, если на дворе вроде было то ли 30 апреля, то ли 1 мая!

И тут уже другой мужик, но тоже в костюме, очень похожий на вчерашнего, принес мне завтрак – чай, кашу, один хлеб с маслом и сыром, а второй – с повидлом.

– Поешь – и пойдем! – сказал он, и мне пришлось глотать всю эту роскошь под его взглядом, а затем мы вышли из домика.

– Давай пошли, не копайся! – поторопил он, но без всякой злобы в голосе.

Никто мне не угрожал, мне не сцепили руки наручниками, то есть я был явно не в милиции. Но где?!

Еще через минуту я оказался в другом одноэтажном домике, где какая-то толстая пожилая тетка, поморщившись от моего вида, велела раздеваться.

– Трусы тоже сымай! – сказала она, заметив, что я остановился.

– Трусы – не буду! – сказал я, давая понять, что торг тут неуместен.

– Сымай, я сказала! Воняют! – и теперь в ее голосе была явная угроза. – Сымай, а то я сама сниму – силой! И садись на табурет!

Это было непередаваемо стыдно и унизительно – полностью раздеться перед незнакомой женщиной, и я сделал это не сразу. А когда все-таки сделал, и сел на табурет, прикрывшись руками, тетка взяла в руки машинку для стрижки, и буквально за пару минут остригла меня наголо – до состояния «кечал-бала», как говорили в Баку.

– Все! Вон там душевая – иди купаться. Вернешься, оденешь, что положено! – скомандовала она.

Я стоял под душем в большой пустой душевой, стараясь продлить удовольствие от горячей воды и куска мыла, да и выходить назад к тетке, видевшей меня без трусов, мне совсем не хотелось.

– Ну что, долго ты там будешь еще возиться?! Давай выходи! – послышался мужской голос.

Когда я вышел, никакой тетки в предбаннике не было. Вместо нее стоял тот самый мужик, который принес мне завтрак, а на табуретке лежали синие трусы, темно-синие брюки и такая же рубашка. Моя одежда бесследно исчезла. Как и ворох волос на полу.

– Пошли оформляться! – сказал мужик. Он шел впереди, указывая мне дорогу, словно совсем не боялся, что я могу сбежать. Да и куда я в самом деле мог убежать?!

Потом была большая комната, за столом которой сидел майор милиции, начавший задавать те же вопросы, что и капитан в Белиджах. Спросил он и про национальность.

– Еврей?! – удивленно переспросил он. – Ну-ну… Евреев у нас еще не было, так что ты – первый. Ладно, пошли дальше…

Он тщательно записал мой рассказ и все данные, включая адрес и номер нашего домашнего телефона.

– Ну все, Сергеич! – сказал он, наконец. – Уводи. Обед скоро! Пусть присоединяется. И ни слова о том, где я и что меня ждет дальше! И я понял, что мне сеейчас никак нельзя дать слабину.

– Я требую позвонить моим родителям и дать мне возможность с ними переговорить. Междугородняя связь у вас есть?! – бросил я в пространство комнаты.

– Требуешь, значит? – сказал он. – Ну-ну… От еврея, в принципе, этого можно было ожидать. Только здесь ты будешь делать то, что тебе говорят, а не то, чего ты требуешь, понял? Усек? А не будешь – сильно пожалеешь! Давай, иди на обед, пацан!

– Если вы не свяжете меня с родителями, то я объявлю голодовку! – пригрозил я.

– Это – пожалуйста. Объявляй, сколько тебе влезет! Уводи его, Сергеич!

И Сергеич привел меня в большой зал, где на маленьких стульчиках сидело человек тридцать, а может и больше детей. Почти все они были явно младше меня, лет тринадцати- четырнадцати, ну, может, троим-четверым уже исполнилось пятнадцать. Все они были в темно-синей униформе, все стрижены наголо. Но самое главное – здесь были девочки! Причем большинство явно постарше мальчиков, все в синих халатиках, перетянутых поясками, и среди них – та, что подошла к окну и