Небо помнить будет - Елена Грановская

в доме объясняется ночным дежурством на работе. К слову, не проработав и трех месяцев на одном месте, Бруно ушел. Всю неделю, пока искал новую работу, он уходил из дома словно на рабочий день и шастал по улицам, заходя в конторы, подыскивая возможность подзаработать. Однажды мать сказала ему, что если он уволится с работы и не найдет новую, она тут же отправит его в колледж или университет. Бруно не желал учиться из принципа, потому хотел во что бы то ни стало найти любой оплачиваемый труд и тем самым стать независимым в финансах взрослым. Удача улыбнулась ему внезапно: на шестой день поисков он зашел в контору, предоставляющую услуги по государственной регистрации прав, и узнал, что свободна должность регистратора заявок. Его взяли без испытательного срока, платили больше, чем на рынке, зато к рабочему дню прибавилась пара часов. Первые дни Лексен только вливался в процесс и работал не в полную силу, но сноровистость и самоотдача сделали свое. Он вновь оказался при деньгах, даже приобрел себе новую куртку и сменил сигареты, покупая дороже и качественнее. Узнав о перемене работы своим товарищем, Дюмель поддержал его и шутя предложил сходить к цирюльнику: оброс до невозможности, будет куда потратиться. На следующую встречу Лексен пришел в новой одежде, коротко подстриженный, с красиво уложенными волосами и аккуратной бородкой, что Дюмель сперва его даже не узнал. Бруно сразу превратился в молодого респектабельного мужчину.

Лекционный курс в университете вновь возобновился. Констан записался еще на один год как свободный слушатель, но когда приход предложил ему стать студентом, беря на себя все расходы по обучению, Дюмель не отказался, а радостно и благодарно принял такой дар, обещая не подвести в изучении религиозных наук. Слушая лекторов, впитывая от них новые знания и закрепляя старые, слушая их строгий и последовательный академизм, Констан всё чаще задумывался и рассуждал о греховности своих деяний и поступков с Лексеном. Когда священный текст говорит одно, а тело просит другое и не подчиняется, когда сердце человека и сердце христианина, находящееся в одном теле, вдруг перестали биться в унисон, становится тяжело принимать себя, разобщенного помыслами и желаниями. Днем Дюмель принадлежал церкви и христианским учениям. Вечером того же дня он развращал всё то, чему посвящал себя сутки. На прогулках Бруно успокаивал его словами, а на мансарде — ласками. Он всё равно примет Дюмеля таким, каков он есть: будь он отвергнут церковью или осужден самим собой, всё равно не отвернется от него. Он будет ему другом, единомышленником, он поможет ему, потому что в долгу перед Констаном. И будет всегда рядом, что бы ни случилось.

Близилось Рождество. Утром одного выходного дня Констан внезапно постучал в дверь квартиры Бруно и ошарашил Элен и Лексена тем, что пригласил их обоих в гости в домик к своей матери, в северную коммуну.

— Ближайший поезд отходит через два часа, поэтому — поторопимся? — Дюмель чувствовал себя просто прекрасно и своей энергетикой заразил семью Бруно, так что они, недолго собираясь, вскоре оказались на перроне.

Покрытые тонкой пленкой снега компактные улочки Обервилье с крохотными малоэтажными домишками напоминали декорации к киноленте. Семья Дюмель была в сборе: с сезонного лова вернулся отец Констана, высокий и стройный, крепко сложенный пожилой мужчина, на пятнадцать лет старше жены. Констан был очень похож на него: и ростом, и фигурой, и внешностью. После знакомства, обеда и продолжения общения за чашкой чая с десертными булочками Дюмель и Лексен оставили своих родителей обсуждать насущные вопросы, а сами вышли на улицу. Гуляя в проулках и на окраине коммуны, подальше от людских глаз, молодые люди могли не стесняться идти, держась за руки и наслаждаясь чудесными мгновениями. Оба обменивались планами на рождественские праздники, поделились своими чаяниями относительно будущего года и задумались, как обоим жить дальше. Оба находились в рамках, личных и внешних, со стороны, боялись и были уверены, что их не поймут родные, что Дюмеля накажут, даже может вплоть до отлучения, а Бруно уволят с работы. Тогда он будет сильно переживать, возненавидит весь свет, сбежит из дома, сопьется и умрет в какой-нибудь придорожной яме.

— Не смей произносить вслух таких вещей, не смей о них и думать! — страшно зашипел Дюмель, зажимая рот Лексена ладонью. — Это говоришь не ты — за тебя говорит черт, дьявол.

— Эта та церковь? — быстро перевел разговор Бруно, убирая ладонь Дюмеля со своих губ и глядя ему за спину на небольшую, будто игрушечную, постройку. — Где ты служил в детстве?

— Да, здесь я впервые причастился и какое-то время был служкой, пока после пятого класса не поступил в католическую школу. Здесь же исповедался и получил благословение священника перед тем, как уехать служить в Париж, — мечтательно произнес Констан, глядя в сторону церкви и не решаясь подойти ближе. В его мыслях проносились обрывки прошлого, как он маленьким мальчиком ходил хвостиком за преподобным и держал свечи ростом с себя самого. Бруно читал, словно кадры кинохроники в его глазах, эти воспоминания.

Новый год принес не много радостей им и немало проблем Франции. Не все большие предприятия справлялись с новой экономической доктриной, принятой правительством. Большие финансы вкладывались в крупную по масштабам кампанию вооружений. Частная предпринимательская инициатива внезапно ощутила мощную поддержку государства и стала невероятно подниматься. Часть предприятий, зависимая от экономического положения дел в стране, не была готова к резким колыханиям производств и перераспределений. Так, контору Бруно решили сократить, и в числе уволенных был и он сам. Павший духом, Лексен пришел на встречу с Дюмелем в их комнатку в гостинице. Констан обнял Бруно, прижав его голову к своей груди, и дал тому время на внутренние переживания. Всё у него не славно: он вновь стал ссориться с матерью по пустякам, мысли об учебе его просто подкашивают и злят, вторая работа за полгода потеряна…

— Ты можешь любить меня сегодня так, как никогда до этого? Я хочу, чтобы ты сделал это, — вдруг прошептал Бруно, подняв голову, и обратил на Дюмеля глаза, полные безнадежности и смирения. Констан сперва не понял, о чем он говорит, но потом осознал: мальчик хочет проверить себя на прочность, не отвернется ли он от ласк Дюмеля, которые еще никогда не принимал, но давал ему сам, погружающих Констана в вихрь чувственных влечений. Он взял лицо Бруно в свои ладони и поцеловал. Бруно опустился на матрас. Дюмель освободил их обоих от мешавшей и ненужной одежды. Лексен оголил спину для успокаивающих, нежных поцелуев. Он смотрел перед