Дорога в Рим - Бен Кейн

Глядя на Веттия, просиявшего от радости, служанка нахмурилась. Слезы Фабиолы успели схлынуть, лицо теперь выражало лишь холодную решимость — Доцилоза по опыту знала, что пререкаться с хозяйкой сейчас не стоит.

— Если ты считаешь, что так лучше… — пробормотала она.

— Считаю. — Фабиола расправила плечи. — Завтра я сделаю приношение Орку. А в ответ попрошу смерти Сцеволы.

Служанка побледнела — такие жертвы легко не даются. Просунув большой палец между средним и указательным, она сделала охранительный жест.

— Я не прошу тебя в этом участвовать. — Фабиола не спускала глаз с Доцилозы. — Если ты хочешь оставить службу, я отпущу тебя без разговоров.

— Нет, — твердо ответила служанка. — Если ты так решила — значит, на то воля богов. Я с тобой.

— Тогда добудь мне три куска свинца. — Молитвы и проклятия часто писались на маленьких свинцовых квадратиках; тысячи таких пластинок, сложенных текстом внутрь, горожане бросали в римские фонтаны вместе с монетами и прочими приношениями богам. — Ты знаешь, куда идти.

Доцилоза без лишних слов повиновалась.

Отпустив Веттия и пообещав ему скорую встречу в Лупанарии, Фабиола погрузилась в задумчивость. Проклятие Сцеволе нужно сформулировать тщательнее: злобные боги вроде Орка часто оборачивают клятвы и обещания в свою пользу — и хотя смерти фугитивария она желала всей душой, добиться ее ценой какой-нибудь изощренной кары Фабиоле вовсе не хотелось.

* * *

Тяжелые тучи, накрывшие город на рассвете следующего дня, грозили затяжным дождем. Боги не замедлили с ответом. К тому времени, как Фабиола собралась выходить, вода лилась с небес сплошным потоком, норовя вымочить до нитки любого, кто осмеливался высунуть нос на улицу; открытый внутренний двор в центре дома походил на бассейн для плавания. Несмотря на ранний утренний час, тусклый свет казался закатным, над головой рокотал гром, зигзаги молний то и дело освещали вспышками темные улицы. Летнего дня как не бывало.

— Промокнешь и замерзнешь до смерти, — бурчала Доцилоза, помогая Фабиоле завернуться в военный плащ, позаимствованный у кого-то из легионеров Брута. — Или утонешь в Тибре.

— Замолчи, — остановила ее Фабиола, тронутая заботливостью служанки.

Секст, тоже закутанный в плащ, уже ждал наготове, вооруженный мечом и двумя кинжалами. У самой Фабиолы на левом плече под плащом висел кожаный ремень с надежным кинжалом в ножнах. Кинжалом Фабиола владела уверенно — по ее приказу Секст когда-то научил госпожу с ним обращаться, и сегодня воинственно настроенная Фабиола была готова встретить ударом каждого, кто посмеет на нее напасть. Однако ни вера в правильность избранной судьбы, ни решимость завладеть Лупанарием, который должен стать вехой на пути к цели, не спасали Фабиолу от предательского холодка под ложечкой, которым отзывалось каждое воспоминание о Сцеволе.

Оптион, командующий легионерами Брута, предложил сопровождать госпожу, однако Фабиола, как и вчера, отказалась от охраны: в храме Орка у нее сугубо личное дело, незачем давать другим поводы сплетничать о том, что за нужда ее ведет в такое зловещее место. В отсутствие Брута оптиону оставалось лишь принять волю госпожи, и солдаты вздохнули с явным облегчением: соваться под такой ливень никому не хотелось.

— Я с тобой, — заявила Доцилоза, подхватывая плащ с железного крюка на стене.

— Нет, — отрезала Фабиола. — Останешься здесь. Дело касается одной меня. Никого другого. — Заметив обиду, мелькнувшую в глазах служанки, она добавила мягче: — Все обойдется, Нептун нас защитит.

— Да уж, над Римом бушует не иначе как целый океан, — нехотя улыбнулась Доцилоза. Порывисто обняв девушку, она подтолкнула ее к дверям. — Ступай. Раньше уйдешь — скорее вернешься.

Проглотив комок в горле, Фабиола вслед за Секстом шагнула к порогу. Легионер, охраняющий выход, бдительно вгляделся в пронизанный ливнем сумрак и доложил, что все спокойно. Лишь только Фабиола с Секстом перешагнули порог, калитка тут же с шумом захлопнулась — девушке показалось, будто лязгнули ворота Гадеса. Сжав кулаки, она попыталась отогнать суеверный страх.

Легионерские плащи почти не спасали от ливня: не пройдя и сотни шагов, Фабиола с Секстом уже промокли насквозь. Незамощенная улица превратилась в сплошное топкое месиво, в котором ноги вязли по щиколотку, сандалии немедленно залило вонючей коричневой жижей — Фабиола старалась не дышать и не смотреть на дорогу: груды нечистот, скопившихся по краям улицы, смывало дождем в общий поток, от которого не было спасения. Оставалось лишь идти вперед и твердить себе, что отмыться можно и после.

Ливень, впрочем, спасал Фабиолу от лишних прохожих: в лавках, занимающих нижние этажи домов, маячили лишь редкие фигуры, а уличные торговцы, обыкновенно толпящиеся по обеим сторонам узких улиц, не появлялись вовсе: промокший товар никому не продашь. Нищие, воры и калеки тоже отсиживались в арочных проемах или под крышей храмовых портиков. Одни только рабы, несмотря на дождь посланные с поручениями, сновали взад-вперед, как мокрые крысы, да плотными отрядами маршировали тут и там Антониевы дозорные, защищаясь от дождя прижатыми к телу скутумами.

Как и дом Брута, храм находился на Палатинском холме, так что мокнуть пришлось недолго. Настороженно вглядываясь в полутьму, Фабиола с Секстом вскоре уже подходили к незаметной улочке неподалеку от главного Форума. От громады храма, возвышающегося над дорогой, веяло холодом и опасностью, давно пустые соседние дома хмуро жались один к другому, двери хлопали от ветра, с полусгнивших крыш лилась вода. Торговцы, разносчики еды, акробаты, фокусники и прорицатели, вечно толпящиеся здесь ради посетителей храма, сегодня не показывались — их зрители и покупатели не рисковали выходить из дому. Фабиолу безлюдье более чем устраивало, да и Секст глядел уверенно: в пустынном месте распознать опасность куда легче, чем в толпе.

На площадке перед святилищем возвышался простой алтарь из внушительного куска гранита, покрытый подозрительными красно-коричневыми пятнами, которые не под силу смыть даже ливню. Стараясь не смотреть на камень, Фабиола двинулась к невысоким — ниже, чем в других храмах — резным колоннам под узорчатым треугольным портиком, лестницу к которому, судя по виду, никогда не чистили. Полустертая роспись на фронтоне пестрила демонами и прочими злыми духами — острые рога, высунутые языки, зубастые пасти и груды оружия диковинного вида. Фабиола узнала Харона — синекожего этрусского демона смерти, крылатого, с массивным молотом в руках. На гладиаторских играх, куда ее водил Брут, она однажды видела, как Харона изображал живой человек, выходивший на арену под крики зрителей, — там его роль была ощутимой и страшной: у Фабиолы до сих пор подкатывал к горлу мерзкий комок при одном воспоминании о молоте, дробящем черепа поверженных бойцов.

Нарисованный над головой Харон вполне мог угрожать тем же, однако его фигура отступала на задний план перед изображением самого Орка в центре треугольного фронтона — суровое бородатое лицо было огромным, размером с телегу для воловьей упряжки. Пронзительные черные глаза сверкали гневом, на заменяющую волосы копну змей было страшно взглянуть: с тех пор как одна из девиц в Лупанарий подложила в постель Фабиоле гадюку, девушка боялась змей до ужаса.